На день погребения моего
Шрифт:
Под одной из них Риф как раз проезжал — ее звали Бриджит МакГонигал, ее назвал так владелец шахты, потом вернувшийся на восток, в честь жены, имевшей обыкновение приходить в абсолютно непредсказуемый момент.
Риф услышал взрыв высоко наверху, эхо его скатилось по склонам, как опытный подрывник он мог сразу же сказать, что это был не динамит, не слишком сдержанный, это сотрясение больше напоминало рваную кляксу дымного пороха, так что о развлечениях Национальной гвардии с гаубицами не могло быть и речи, хотя обычно пороховые заряды использовались только для устранения большой массы снега, а не бурения в ней скважин, и зачем это могло понадобиться в такой серый и безлюдный день, особенно — так высоко по склону, где существует риск вызвать сход лавины...
О, а это что, черт возьми?
Вот он — разбивающий душу грохот, несущийся вниз, растущий и заполняющий собою весь день, яркое облако поднялось до неба, которое он еще видел в том направлении, всё вокруг внезапно поглотил полумрак, они с Барраской сбились с пути. Рядом не было ничего, что могло бы поддержать. Борраска, будучи животным большой смекалки, освободился из поводьев и с громким ржанием начал как можно быстрее выбираться оттуда. Рассчитав, что жеребчик будет действовать эффективнее без веса седока, Риф выбрался из стремян и скатился в снег, упал и встал как раз вовремя для того, чтобы оглянуться и лицом к лицу столкнуться с огромной катящейся вниз стеной.
Потом он будет задавать себе вопрос, почему он как можно быстрее не скатился вниз, будет планировать, как можно было попытаться выгрести из снега, если бы он оставался в живых достаточно долго. Почему-то он хотел окинуть всё последним взглядом. Сразу же заметил, что лавина отклонилась немного в другом направлении, двигалась под углом слева от него, и не так быстро, как ему казалось сначала. Потом он рассчитал, что его спасла погода, необычайно мягкая на той неделе, почти как весной, благодаря этому лавина была мокрой и достаточно медленной для того, чтобы какой-то счастливый выступ рельефа направил ее в благоприятное русло и весь этот обвал прошел мимо него. Такие случаи известны. У всех жителей гор есть своя история про лавину, лавина накрывает, а потом сходит — любимое из бессчетного множества чудес...
Огромное облако, теперь — покрывало милосердия — висело между Рифом и горой, давая ему несколько минут на то, чтобы покинуть прицельную линию и надеяться, что они, кем бы они ни были, поверят, что им удалось его убрать. Он пустился бежать, насколько это было возможно в мокром снегу, к американским горкам тропы, и первое, что он увидел, благополучно преодолев эти сводящие с ума препоны — Борраску, неспешно идущего уже внизу по следующему отрезку пути, держа курс обратно на конюшню в Орее. Не имея никакой возможности узнать глубину снега и даже в детстве не предаваясь тем формам безумия выходцев из скандинавских стран, которые зимой практиковались в этих горах, Риф снял непромокаемый плащ, сложил его, как непритязательные салазки, взобрался на них, сжал в руках шляпу, и, упорно пытаясь не кричать, скатился через отвесную кромку вниз в обрывистую белую неизвестность, у него были туманные мысли о следовании курсу, который помог бы ему перехватить Борраску, он бормотал все известные ему молитвы о том, чтобы на его пути не встретились скрытые камни. Приближаясь к тропе внизу, он подумал, что мог бы передвигаться немного быстрее, преодолеть фут или даже два, потом скатиться на бок и затормозить, он почти перелетел через дорогу и приблизился к следующему уступу, действительно отвесному, можно даже сказать, вертикальному. Но ему удалось остановиться перед выступом, он проехал шесть-семь футов и врезался в небольшой сугроб, преградивший ему путь. Он лежал на спине минуту, смотрел на небо. Подошел Борраска, смотрел на него с интересом, но не был удивлен.
— Не помню, чтобы говорил «я вернусь», — поприветствовал его Риф, — но рад тебя видеть снова, тем не менее, пойдем посмотрим, как далеко сошла лавина.
Джейк с кольтом следил за тем, как Риф сел на коня и они продолжили свое путешествие.
Они добрались в Орей, не встретив других всадников, но кто-то всё время смотрел на них в полевой бинокль. Риф выглядел жизнерадостным, поскольку для Ассоциации владельцев шахт (а кто еще это мог быть?) он умер, а потом родился заново.
— Говорю тебе, это второе рождение, — шептал он коню, который, судя по его подчеркнуто человеческой манере поведения, понимал, в индуистском смысле, что имеет в виду Риф.
— Быстро ты вернулся.
Он рассказал ей, что случилось.
— Ничего другого не оставалось.
— Угу. Ты оставил меня тут одну, зима на носу и ребенок плачет.
Он почувствовал знакомую глухую вибрацию страха по оси симметрии, страх расходился к ладоням и пальцам. Она так на него смотрела. Тут ничто не помогло бы. Но он сказал:
— Вместе мы всегда находим дорогу обратно. Правда?
Ее взгляд остался прежним.
— Что изменилось? Младенец, конечно, а что еще?
— Разве я что-то говорила, Риф.
Ей-богу, она больше не будет повышать голос. Никогда. Никогда, черт возьми, больше, к этому времени, конечно, она была намного ближе к тому, чтобы позволить событиям развиваться без ее участия, а тут он тараторит без остановки:
— Я не хочу, чтобы кто-то из вас пострадал, всё, что мне известно — эти парни сейчас там в горах, только и ждут, когда здесь откроется дверь. Ты разучилась говорить? Прибереги это для следующей нашей встречи.
Она не хотела, на самом деле нет:
— Уиллоу может забрать малютку Джесси на некоторое время, он будет в безопасности у них с Холтом, но я не знаю, что будет с тобой, ты просто дубина стоеросовая, тебе нужен кто-то, кто будет прикрывать тыл...
Все эти годы, чертовы годы ругани, это никогда не приходило ей в голову. Трусливые мольбы этой жены из заведения. Зная, что он, его мимолетная тень уже скользила к порогу, эта обреченная оболочка, которую она любила, пивной живот и всё остальное — теперь это были лишь детали. Господи, как она, никогда не молившаяся, молилась сейчас, чтобы они, кем бы они ни были, уехали с перевала, она хотела, чтобы он получил хотя бы крохотный шанс остаться в живых, жить где-то.
— Первый гром с востока, любимая. Индейцы зуни говорят, что это примета окончания зимы, именно тогда я вернусь...
Джесси спал, Риф тихо поцеловал его в лоб и вышел из дома.
Вот как Риф укрылся под личиной страдающего расстройством нервов выходца с Восточного побережья Трэпстона Чизли III, он учился казаться более неуравновешенным, чем был на самом деле, одевался, как хлыщ, не способный сесть на лошадку карусели, проник в Денвер, чтобы брать уроки танцев у некой мадам Обержин, заставил ее поклясться, что она будет хранить всё в тайне, под страхом древнего проклятия шамана штата Юта. Он начал пользоваться одеколоном и тем же сортом помады для волос, что и немецкий кайзер Вильгельм, хранил свой динамит, детонаторы и различные механизмы для взрывных машин в специально подобранном и украшенном монограммой саквояже из крокодиловой кожи, который ему подарила дерзкая и ненасытная Руперта Чирпингдон-Гройн, путешествующая англичанка — он был очарован тем, что она воспринимала как противоречия своего характера, но не игнорировал полностью сигналы опасности, встречавшиеся на пути.
— Дорогая миссис Чирпингдон-Гройн, вы не должны расстраиваться из-за меня слишком сильно, хотя, признаю, я пошалил на кухне с той малышкой Юп Той и так далее, но вы просто должны меня простить — что может значить нераспустившийся цветок лотоса для того, кто провел хотя бы мгновение с вами, обворожительная, желанная миссис Чирпингдон-Гройн...
Сама Юп Той ждала его у огромного ледогенератора среди убиравших лед девушек в укороченных платьях с пайетками, ее разрисованное лицо напоминало фарфоровую маску в свете керосина, льющегося откуда-то снизу, она всматривалась пристально, кусала ногти, невозмутимой она могла бы показаться лишь такому игнорирующему окружающих человеку, как Руперта. Для тех, кто больше ценил ее достоинства, ее разум был открытой книгой, и многие начали осторожно отходить, предчувствуя надвигающиеся неприятности.