На день погребения моего
Шрифт:
— Эусебио Гомес, a sus 'ordenes, к вашим услугам.
Ночью накануне отплытия Вольфа он, Риф и Фласко сидели у реки, пили местное пиво из бутылок и смотрели, как на город опускается ночь.
— Невесомая, как вуаль вдовы, — заметил молодой ирландец, — разве это не проклятие бродяги — это опустошение сердца, которое мы чувствуем на закате каждого дня, неспешная излучина реки на полминуты ловит последний свет, беременный городом во всей его густоте чуда, во всех возможностях, которые никогда не сосчитать, а уж тем более — не прожить нашему брату, мы просто проходим мимо, мы — уже призраки.
Приходилось проводить месяцы, казавшиеся годами, попусту слоняясь вокруг пустой схемы затенения, дешевого авантюрного романа о Старой Мексике — негодяи-гринго в изгнании, внезапные смерти, правительство, которое уже пало, но еще об этом не знает, революция, которая никогда не начнется, хотя тысячи уже умирают и страдают во имя нее.
Он встретил Эвболла Оста однажды ночью в салуне где-то... не хочется говорить «в треклятом», но, по крайней мере, в недостаточно благословенном турне ангажемента «Гастон Вилла и его Безумные Бандольеро». Для Бандольеро граница была в некотором роде асимптотой — они могли подходить к ней настолько близко, насколько хотели, но никогда ее не пересекали. Словно тот факт, что его отец был чарро, сковывал запретом весь род Гастона: он понимал, что въезд в старую Мексику требует от него чего-то вроде дара благодати, и сомневался, что его душа наделена этим даром.
Эвболл был молодым парнем из округа Лейк, проездом в Вета-Мадре. Семья, катавшаяся в деньгах Лидвилла, согласилась высылать ему две сотни долларов в месяц, американских не-песо, чтобы он жил там и попытался зарабатывать своими навыками в горной промышленности. Если он выживет после употребления воды и столкновений с бандитами, почему бы и нет, однажды ему могут разрешить вернуться в Штаты, может быть, даже обретет какое-то незначительное будущее в Бизнесе.
— Больше металлург, чем горнопромышленник, — признался Эвболл.
Кажется, у Фрэнка были какие-то дела в Лидвилле с Топледи Остом.
— Дядя Топ. Конструировал хоры для исполнения «Камня веков». Ты, случайно, не тот парень с магнитами?
— Это был я. В последнее время вынужден искать новую сферу деятельности.
Эвболл посмотрел на Галандроном, начал что-то говорить, но потом решил, что лучше не надо.
— Вы знакомы с процессом пацио?
— Слышал о нем. Мексиканский процесс добывания серебра. Мы, гринго, называем это оборотной амальгамацией. Должен сказать, процесс довольно длительный.
— Обычно для стопроцентного восстановления требуется приблизительно месяц. Моей семье принадлежат несколько шахт в Гуанахуато, меня отправили на них взглянуть, сказали, что хотят их модернизировать, надо посмотреть, можно ли поторопить события.
— Познакомь мексов с радостями процесса Уошо, им должно понравиться.
— Они привыкли тратить свое время, процесс пацио традиционен в Гуанахуато — ртуть дешевая, руды, как правило, легко обогащаемы, нет особых причин менять процесс, кроме фактора времени. Так что, я считаю, пусть остается как есть, моя родня просто хотела, чтобы я уехал из страны.
Он был скорее растерян, чем зол, но Фрэнк рассчитывал, что всё изменится.
— Может быть, они хотят быстро вернуть свои инвестиции, — сказал он осторожно. — Это понятно.
— Ты знаешь тамошние края?
— Нет, но я много думаю о них в последнее время, и расскажу тебе, почему, поскольку ты увлекаешься металлургией.
Он начал рассказывать Эвболлу об аргентауруме, но Эвболл его опередил.
— Сдается мне, что на самом деле тебя интересует — так это исландский шпат, — сказал Эвболл.
Фрэнк пожал плечами, словно стеснялся признаться, насколько сильно он его интересует.
— Здесь его называют espato. Иногда можно услышать espanto, это что-то ужасающее или невероятное, в зависимости от обстоятельств.
— Словно смотреть на человека сквозь достаточно чистый образец и видеть не только его, но и его призрак рядом?
Эвболл посмотрел на Фрэнка несколько удивленно.
— Вдоволь причин пойти мурашкам по коже во время этих скитаний. Espantoso, мужик.
— В смысле, кальцит — интересный минерал, но, собственно говоря, мне пригодилась бы работа.
— Конечно, они всегда нанимают людей. Поехали вместе.
— Ненавижу бросать свой инструмент, — он взял Галандроном. — Как раз, когда я учился играть... Вот, послушай.
Это была мексиканская мелодия на основе какого-то маршевого ритма, но с теми неповторимыми паузами и синкопами, свойственными территории «к югу от границы». Парочка Бандольеро подошли с гитарами и начали бренчать по струнам, и немного погодя трубач Пако перенял соло у Фрэнка.
Эвболл был изумлен.
— Это частица Мексики, они переносят тебя прямо в каталажку, просто насвистывая мелодию.
— «Ла Кукарача»? Это чья-то подружка, любит курить траву «грифа», что в этом плохого?
— Генерал Уэрта, — сообщил ему Эвболл, — жестокий и кровожадный, если уж он предпочитает убивать даже своих приближенных, тебе лучше не попадаться ему на глаза, потому что он, конечно же, уладит вопрос со свистящим гринго. Тебе не завяжут глаза и не дадут бесплатную сигарету.
Так что железо к железу и без оглядки навстречу судьбе, Фрэнк и Эвболл неслись в Бахио накануне поворота в истории. Они пересекли границу в Эль-Пасо, приехали в Гуанахуато на поезде, Торреон, Закатекас, Леон, и в конце концов сделали пересадку в Силао, без сна, в тревоге, дорожные рубашки в зловещих пятнах от сока местных ягод. Во время переезда через заросли мескито в небе парили ястребы Сьерра-Мадре, на пути встречались высохшие ручьи аройо, горы рудных отходов, тополя в черном поле, тлачикеро везли на спине овечьи бурдюки, полные свежего сока агавы, который должен перебродить, а кампесино в белом стояли в ряд на обочине, у кого-то оружие в кобуре, кто-то с пустыми руками смотрел на проезжающий поезд, с «ничего не выражающим лицом», как любили говорить гринго, выглядывали из-под полей шляп, ожидая храмового праздника, или прибытия решающего сообщения из Столицы, или возвращения Христа, или его отбытия навсегда.