На день погребения моего
Шрифт:
— Ладно, Дуэйн, — пробормотал Фрэнк.
Они подошли к спиральной лестнице в конце подземелья и поднялись к лунному свету.
Пройдя через каньон к старому вокзалу Марфил, вскоре после восхода солнца они сели на поезд и ехали весь день, Фрэнк погрузился в молчание, отказывался пить, покупать напитки, курить или хотя бы поделиться сигариллами, которые он не курил, со своими корешами по тюрьме, всё больше беспокоившимися.
— Надеюсь, ты не влюбился, compinche, приятель.
— Тебя преследуют мысли, — объяснил Дуйэн. — По всем признакам. Что-то в твоем нашумевшем прошлом, чего нужно опасаться.
— Знаешь ли, Брат Провеко, в тюрьме этот припев про Кида — одно дело, но здесь это уже утомляет, не более. Я — не тот, кто тебе нужен, не этот Кид, тебе лучше прекратить это прямо сейчас и начать подкалывать кого-нибудь другого, кто сможет это оценить.
— Слишком поздно, — Дуэйн кивнул в окно. — По моим подсчетам, у тебя осталось пять минут, чтобы освежить в памяти свои легендарные навыки обращения с динамитом...Кид.
Действительно, поезд затормозил и остановился, Фрэнк услышал шум неподалеку. Он выглянул в окно и увидел конный конвой, несколько десятков мужчин, выглядевших так, словно приняли обет умеренности внешнего вида — никакой растительности над верхней губой, небольшие поля шляп, в которых не запутается никакой чарро, хлопчатобумажные рубашки и рабочие штаны земляных тонов, никаких знаков различия, никаких признаков принадлежности к какой-либо организации.
— Ха, это всё за мной? — спросил Фрэнк.
— Я еду один, — заявил Эвболл.
— Иначе и быть не могло.
Кажется, за предыдущие несколько часов Дуэйн где-то достал пистолет.
Спустя несколько секунд Эвболл сказал:
— О, выкупное право? Именно на это ты рассчитываешь — на легендарные богатства Оста? Не очень удачный план, vaquero, ковбой.
— Черт, они будут счастливы, что бы ни получили. Они — народ счастливый. То, что ты видишь там снаружи, просто кратковременный дерзкий проект, изо дня в день, все заложники имеют значение, пока их буржуазия может что-то заплатить.
— Ой, Халиско, — пробормотал Фрэнк.
— О, встречайте Эль Нато.
В вагон зашел энергичный человек — китель офицера расформированной армии какой-то далекой страны, дымчатые линзы, стальной практицизм там, где можно было бы ожидать серебряных украшений, на эполете сидит очень большой тропический попугай, настолько несоразмерный, что для общения с хозяином ему нужно было наклоняться и кричать тому в ухо.
— А это Хоакин, — улыбнулся Эль Нато птице. — Расскажи ему что-нибудь про себя, m'hijo, дитя мое.
— Мне нравится дрючить киску гринго, — признался попугай.
— Это как? — Эвболл подмигнул театральному британскому акценту птицы, несколько напоминающему водевильного Шекспира и развратные ночи.
Противный смех:
— Какие-то проблемы, pendejo, идиот?
Эль Нато раздраженно улыбнулся:
— Тише-тише, Хоакин, нельзя, чтобы у наших гостей сложилось о нас неверное представление, это была всего лишь одна домашняя кошка, в Корпус-Кристи, очень-очень давно.
— Порок под запретом, ми капитан, мысли об этом приключении преследуют меня.
— Конечно, Хоакин, а теперь, джентльмены, если не возражаете...
Оседланные кони ждали Эвболла и Фрэнка — это говорило о том, что они должны на них сесть. «Не едешь с нами, Дуэйн?» — Фрэнк взобрался в черное кожаное седло с подпоркой в армейском стиле, как он заметил, немного неожиданно для этих краев так далеко от города, никакой резьбы или маркировки, или узоров, кроме мексиканских мундштучных удил и «набоек» на стременах. «Оставайтесь умницами, — кричал из дверей вагона Дуэйн, — и, возможно, однажды мы свидимся на этих рельсах снова». Когда поезд тронулся, Эль Нато бросил ему кожаный мешок, небольшой, но увесистый, заставил свою лошадь театрально заржать, сделал полный оборот и крикнул своим всадникам: «Поехали, vamonos!». Попугай начал хлопать крыльями, словно подавая сигналы конфедерату где-то вдали. Окружив американцев, партизаны guerrilleros тронулись в путь — настороже, в молчании, военным аллюром, и вот уже поезд за их спиной казался просто еще одним стрекочущим летним насекомым в далекой чаще.
— Я еду с анархистами, черт возьми, никогда от себя этого не ожидал...
— В чем дело, — подколол его Эвболл, — тебе спокойнее ехать с обыденными бандитами?
— Бандиты могут застрелить, бандиты могут зарезать, но, во всяком случае, они не устраивают взрывы при каждом удобном случае.
— Мы никогда ничего не взрывали! — возразил Эль Нато. — Никто здесь ничего не знает о взрывчатых веществах! Крадем немного динамита с шахт, возможно, бросим одну динамитную шашку туда, другую сюда, но теперь всё изменилось, теперь ты едешь с нами, el Famoso Chavalito del Quiselg'ur, прославленный кабальеро Кизелгур! — теперь нас зауважают!
Они ехали еще долго после наступления темноты, поели, поспали, снялись с лагеря, выехали ни свет, ни заря. Конвой был лишен чувства юмора, мысль даже о дружеской рюмке copa то и дело отвергалась. Все дни проходили так, они ехали в Мексику дальше, чем кто-нибудь, по мнению Фрэнка, мог бы туда забраться, не уткнувшись в побережье, а Эвболл тем временем вел себя всё менее как заложник и всё более как давно потерянный брат, с помощью обаяния пытающийся вернуться в семью, которую считал своей. Еще более странным было то, что Эль Нато и его лейтенанты, судя по всему, поддались на эту уловку и вскоре начали подзадоривать Эвболла присоединиться к их партизанскому отряду.
— Тебе надо будет ехать быстро, не снижая скорости. Но у нас не всегда есть еда и не всегда удается найти город для реквизиции, правило в отряде такое: тот, кто нашел что-то первым, первым это использует, pues, вот ... ты справишься, я уверен.
Они ехали по бульварам маленьких городков, украшенных старыми пальмами, через отвесные каньоны, по горам цвета индиго, раздувавшимся, как бумажные аппликации, многие мили тьмы. В один прекрасный день, посмотрев вниз с высокого горного хребта, Фрэнк увидел ржаво-красный город, бурливший в глубокой лощине. Всюду маячили горы отвалов, Фрэнк понял, что это отходы от добычи серебра. Скитания среди неизменных высоких стен городских переулков часто приводили к ступеням лестниц.