На день погребения моего
Шрифт:
—Что говорит ястреб, мама?
— Пожар в угодьях Салиды. Некоторые ее родственники рассеялись. Она, естественно, обеспокоена, это всё.
— А потом, — глаза девушки были широко открыты, как голубые коломбины в июле, — кто-то пришел и сказал, что там действительно был пожар.
— Конечно, Лейк, — мальчики сложили пальцы в мексиканском стиле, словно собираясь сказать atole con el dedo (тебя разводят), — но мама в любом случае могла об этом слышать. Она знает, что ты веришь во всё, что она говорит.
— Это исключено, она не могла ничего услышать до приезда почтового фургона.
Они прыснули от смеха.
— Она была всего лишь дочерью динамитчика, — пела Мэйва в этом сне, — но капсюли взрывались, когда она проходила мимо...
— Ты сделала всё возможное, чтобы сломать нас, — кричала она матери в этом сне, — а потом сбежала за пределы досягаемости, за стену смерти.
— Ты хочешь выйти оттуда за нами, из-за старой темной реки, найти нас, зачитать нам свой список жалоб? Кто-нибудь рано или поздно будет рад помочь тебе сделать это. Клянусь, Лейк, к старости ты прокиснешь.
Лейк проснулась, но так медленно, что некоторое время ей казалось: Мэйва действительно была здесь, в комнате.
— Ты могла бы подождать его возвращения, — посоветовала Тейс. — Это иногда случается. На что тебе не нужно рассчитывать — так это на возвращение к старому семейному счастью.
— Ты имеешь в виду примирение с этим сукиным сыном, возможно — снова и снова, потому что у меня не такой-то большой выбор.
— А Юджин брюзжит из-за дополнительной работы по дому.
— О, думаю, в этом случае я лучше буду еще больше молиться.
А потом в один прекрасный день ветер завыл в телеграфных проводах и Дойс приехал обратно к Стене Смерти. Ему не удалось выяснить — не удивительно — кто прикончил Слоута. Он отсутствовал всего лишь неделю или десять дней, но устал так, словно его не было год, голова опущена, какая-то внутренняя бледность.
Конечно, на этом всё не закончилось. Слоут начал появляться в окне, приходил с пустой ночной равнины и говорил: «Фуууу, ничтожество, почему ты всё не уладил. Разве не предполагалось всегда, что я прикрою твою спину?». На что Дойс, если он к тому времени еще не был слишком парализован страхом, отвечал: «Ладно, послушай, я думал, что это сделка, в смысле, ты всегда так говорил...», и так они обменивались репликами, а потом Лейк с трудом вставала с первыми проблесками неутешительной зари нового дня, бормоча: «Черт, человеку тут невозможно поспать...»
—Всегда думала, что их связывает большая тайна. По тому, как они смотрели друг на друга, говоря определенные вещи определенным образом... А теперь я наконец-то посвящена в эту тайну.
— О, дитя, — спросила Тейс Бойлстер, — ты в этом уверена?
Лейк посмотрела на жену Шерифа. У их ног дети Бойлстеров ползали, спотыкались, падали, поднимали и вновь бросали свои вещи.
— Похоже, всё, что тебе нужно сделать, — продолжала Тейс, — это отпустить ситуацию, позволить потоку нести тебя, и всё станет ясно, потому что ты больше не будешь сопротивляться, облака гнева больше не будут застить твои глаза, ты будешь видеть дальше и четче, чем когда-либо могла себе представить...
— Да.
— Проверьте свои туфли, миссис Киндред, у нас тут омут.
— Он может измениться, Тейс.
— И ты, просто ангел чертова милосердия, собираешься его изменить?
— Я знаю, что смогу.
— Конечно, — она кивала и улыбалась, пока не решила, что усыпила внимание девушки, а потом укусила: «В кого ты его хочешь превратить?».
Лейк лишь слегка склонила голову, изображая смирение, но продолжала следить за Тейс.
— Дай угадаю. В кого-то настолько лучше того, кем он является сейчас, что тебе больше не нужно будет думать о том, что он сделал. Оставь себе эти хлопоты.
— Почему нет? — прошептала Лейк. — Что плохого в том, чтобы этого хотеть?
— Хотеть? Ну, хотеть... видишь ли, на твоем месте я бы попыталась превратить его в кого-то похуже. Слабее, медленнее, достаточно плохой приговор, который я могла бы привести в исполнение, когда бы ни пожелала?
Лейк кивнула:
— Хм. Жена — еще и орган правопорядка. Конечно, не думай, что мне это не приходило в голову — просто найти однажды ночью его пистолет, приставить к этой храпящей маленькой голове, — она хлопнула в ладоши, — и аминь. Даже несмотря на всю эту кровь и всё остальное, что придется смывать, предварительно побеспокоив тебя и мистера Б, конечно, — но я этого не сделала, правда?
Тейс показалось, что она поймала взгляд, тень, промелькнувшую на лице младшей женщины так быстро, явившуюся из какого-то столь глубокого источника скорби, что позднее она уже не могла бы поклясться, что ее видела. А Лейк тем временем продолжала, возможно, слишком жизнерадостно, учитывая тему беседы:
— Но если представить...что совершенное им...было некой ошибкой, понимаешь, просто ошибкой, Тейс, разве ты никогда не ошибалась?
—Нанялся убить твоего папу, просто ошибка.
Да, один из больших нерешенных вопросов, который она не задала бы, а Дойс, конечно, не стал бы касаться этой темы: сколько Дойс знал до того, как совершил это? Он подписался как универсальный стрелок? Или преследовал именно Вебба?
— Ты думаешь, он такой хороший, — продолжала Тейс, — просто мальчик, который запутался, да? А ты можешь вернуть его на путь истинный, всё, что тебе нужно делать — просто любить его достаточно сильно, любить своего врага с некой искупительной для вас обоих благодатью? Это чушь, юная леди.
— Тейс, ты никогда не поднималась в эти чертовы горы, да будет тебе известно — это так тяжело, работать, никогда не прекращая, а на кого ты работаешь. На них — вот на кого. Они велят тебе доверять их вердикту, и какой у тебя выбор? Даже если это было что-то плохое, ребята брали, что могли. Дойс был готов это сделать, меня там не было, и тебя тоже, возможно, ему показалось, что он увидел что-то в папиной руке — это были отчаянные дни, шахтеры стреляли всё время, если ты был представителем закона, они запросто могли разрядить в тебя обойму.
Здесь был не зал суда, а Тейс не была судьей. Лейк не было смысла прилагать столько усилий, чтобы убедить кого-то в чем-то. Был ли Вебб вооружен в тот день? Возможно ли, что Вебб первый напал на Дойса, а Дойс просто защищался?
Покойный Вебб был суров, но хуже был этот капризный холод, эта потерянная тропинка к тому, что должно быть незамаранными воспоминаниями, так грубо обрывавшаяся в ее детстве, теперь она вынуждена жить с человеком, которого ненавидит всегда, кроме тех эпизодов, когда он ее обнимает, а потом. О, потом.