На день погребения моего

Пинчон Томас Рагглз

 — Эскимосы верят, что у каждого предмета вокруг них есть свой невидимый правитель, в целом — недружелюбный, правоприменитель древних законов, которые появились на самом деле еще до появления человека, он следит, чтобы сила, которая была вызвана, не причинила вреда людям, и получает подношения в различной форме.

Упоминание живущей в веках практики заставило членов Комиссии навострить уши и податься вперед.

— Мы искали и хотели доставить в Музей не столько видимый объект, сколько его невидимый управляющий элемент. С точки зрения эскимосов, кто-то из членов нашей экспедиции нарушил ритуал, выказав глубокое неуважение, из-за чего Сила была вынуждена следовать своей природе, требуя подходящего возмещения.

 — Подходящего? Учитывая огромные потери имущества, не говоря уж о жизнях невинных жертв...подходящего для чего, сэр?

— Для городской цивилизации. Поскольку мы забрали существо с его родной территории. Обычные санкции — плохой лед, метели, враждебные призраки — теперь были недоступны. Условия воздаяния приняли характер, более подходящий новому окружению — пожары, повреждения зданий, паника толпы, разрушение инфраструктуры.

 Той ночью было достаточно неприятно. Этот город даже в лучшие свои дни славился подспудным ропотом тревоги. Все, кто там жил сознательно, каждый день рисковали, но считали: что бы ни произошло, оно произойдет достаточно медленно для того, чтобы успеть проконсультироваться хотя бы с одним человеком, «всегда будет время», как говаривали горожане. Но в эту беспощадную ночь события развивались слишком быстро даже для того, чтобы их понять, не говоря уже о том, чтобы проверить или проанализировать, фактически можно было только бежать и надеяться, что тебя не убьют. Вот точнейший срез общего восприятия — каждый человек в городе, где все страдали от неудобства, испытывал Панический страх. Все годы бурного роста и коррупции их постоянно предупреждали о такой возможности. Город становится все более вертикальным, плотность населения растет, все станут заложниками в случае такого вторжения... Кто за пределами города мог бы представить, что они — жертвы, которых застали врасплох, и кто, если на то пошло, мог представить такое в самом городе? Хотя многие впоследствии получили молниеносную прибыль, надев эту трогательную маску.

 Удалось установить несколько фактов. В недра пригорода, откуда узкая речушка с незапамятных времен течет в город, прибыло грузовое судно, на котором в путах скорее оптимистических, чем надежных находилась Фигура со сверхъестественными способностями, и в изустных преданиях не говорилось, как ее остановить. Кажется, все в городе знали, что это за существо — все знали это с самого начала, но принимали эту историю настолько как должное, что действительный приход существа был последним, чего люди ожидали, включая то, что его жестокие дары могли значить для любых граждан, которых существо решило бы одарить, о чем ученые мужи, доставившие существо сюда, старые полярники, жившие на расстоянии всего нескольких обитых металлом коридоров, странным образом не догадывались.

Теперь, точно зная время прибытия, силой мысли подняв свою температуру до необходимой отметки, существо начало методично и неумолимо выжигать себе дорогу из заточения. Те, кто предпочел оставаться на корабле, пока будет такая возможность, по очереди, словно от некоего морального истощения, вдруг решали плюнуть на всё, бросались вплавь, писали вышестоящему начальству, вылезали через люки, спускались по водосточным желобам на улицы города. Но, учитывая уменьшение количества мгновений нормальной истории, где во времени они смогли бы найти убежище? Никакое сопровождение из хулиганов злачных мест, никакие тайные помещения а анкерных опорах какого-либо из больших мостов, никакие железнодорожные или водные туннели не могли спасти хотя бы одного из этих нечестивых беглецов от того, что на них надвигалось.

Пламя и кровь надвигались на них беззаботной массой. Как раз в вечерний час пик электроэнергия по всему городу отключилась, газопроводные магистрали начали воспламеняться, пламя отражалось в тысячах окон на каждом перекрестке, словно упреждая пророчество, булыжники взлетали в небеса, кирпичи падали невиданными, но красивыми узорами. Все попытки контратаковать или даже скрыться от Фигуры потерпели крах. Позднее на сигналы пожарной тревоги перестали отвечать, и пожарные, находившиеся на передовой, очень быстро поняли, что у них нет подкрепления или какой-либо надежды на него. Шум был ужасающе неослабный, так что даже сознательно беспечные поняли, что укрыться негде.

Объявили общегородскую мобилизацию, поступали отчеты о переговорах с неназванными посетителями, военные отпуска отменили, оперные постановки сократили вполовину — арии, даже знаменитые, пропускали, чтобы зрители могли уйти раньше, на вокзалах раздавалось эхо перемещений войск, игры в карты и кости в закоулках злачного района грубо прерывались, обычно в самый важный момент, население начало всё больше бояться сумерек, невнятных лиц, высоких окон и того, что впервые на памяти гражданского населения с высокой вероятностью могло в них проникнуть....

 Впоследствии спорили о том, что случилось с Мэром. Сбежал, мертв, тронулся рассудком — количество теорий относительно его исчезновения постоянно росло. Его лицо изображалось на плакатах, которыми были заклеены все деревянные заборы на пустырях и последние вагоны трамваев, его так хорошо всем знакомые черты сияли с неумолимой простотой черепа.

 — Оставайтесь дома, — предупреждали бюллетени, прикрепляемые к обугленным стенам. — Этой ночью вас не ждут на моих улицах — неважно, много вас будет или мало'.

Когда дневной свет покинул той ночью город, свет уличных фонарей и приблизительно не достигал своей обычной силы. Сложно было утверждать что-то определенное. Обычные социальные ограничения оказались несовершенными или вовсе исчезли. Всю ночь раздавались крики, игнорируемые, словно фоновый шум дня, исчез грохот городского транспорта, его заменили крики отчаяния и насущных бед — хор боли почти покинул свое царство невидимости и перешел во что-то, с чем нужно было фактически справляться. Силуэты, появлявшиеся поздно ночью, отличаясь лишь оттенками серого, теперь обрели цвет — не модные дневные тона, а кроваво-красный, моргово-желтый, ядовито-зеленый.

 В мегаполисе, где было Начало всего, всё и закончилось, и вся правда посередине, наличие подземного источника под фундаментом Собора Преображения, который подпитывал его три крестильные купели, до этого непостижимого пришествия считали достаточной, если не единственно чудотворной, защитой. Но теперь власти начали с помощью дуговых ламп проецировать в наивысшей точке собора полноцветное трехмерное изображение, если не Христа, то кого-то с такой же бородой, в мантии, излучающего свет, словно, если бы случилось наихудшее, они могли отвергнуть всеобщую преданность христианству, что облегчило бы им следование любым велениям чувств, которые могли бы им понадобиться для достижения соглашения с захватчиком.

С наступлением каждых сумерек светящееся изображение тестировали — целостность цепи, уровень заряда, соответствие цветов и так далее. Наготове были запасные лампы, все боялись возможной поломки проектора в решающий момент.

 — Никто не отважится пойти ночью в район, кишащий вампирами, без креста, — заявил Архиепископ, — есть ли они сейчас? Нет, и это благодаря нашему Защитнику, — имя которого он осмотрительно не называл.

Несмотря на недавнее присоединение к городу, пригородам оставили еще несколько достойных лет дикого запустения и пасторального покоя, на некоторое время они избежали просачивания строителей и застройщиков, которое в те дни считалось мечтой. Хотя какое будущее могло быть у «территории за мостом» — рано или поздно история и культура пригородов должны были раствориться.