На день погребения моего
Шрифт:
— Очень любезно с вашей стороны пригласить меня сюда, — щебетал Кит за завтраком. — Товарищ спит, как сурок. Ну, исключая...
Пауза в организованном жадном поедании пищи. Заинтересованность всех присутствующих за столом.
— Я хотел спросить, кто вот так зашел в комнату посреди ночи?
— Могу вас заверить, — сказал Скарсдейл, — это был не ветер и не жильцы этого дома.
Они прогуливались, словно что-то искали.
Обменивались взглядами, обмен не удавался, взгляды посылались, но не возвращались.
— Кит, ты еще не видел конюшни, — в конце концов сказала кузина Диттани. — Не хочешь покататься?
Прежде, чем Кит смог ответить, у входа в утреннюю столовую началась сутолока. Позднее он мог поклясться, что слышал симфонические медные духовые инструменты, игравшие длинное
— Мама!
– воскликнул ‘Факс.
— Тетя Эдди! — воскликнула кузина Диттани. Это была редкая гостья — миссис Вайб, бывшая Эдварда Биф из Индианополиса. Она пела меццо-сопрано и вышла замуж шокирующе рано, мальчики пошли сомкнутым строем, «как комедианты выходят на сцену варьете» — так ей казалось, и к тому времени, когда Колфакс подстрелил свою первую парочку фазанов, она вдруг в один прекрасный день упаковала шесть кофров одежды и со своей служанкой Вазелиной переехала в Гринвич-Виллидж, в городской особняк, украшенный цветистой терракотой, импортируемой издалека, дизайнер интерьера — Элси де Вулф, особняк прилегал к дому младшего брата ее мужа, Р. Уилшира Вайба, который уже несколько лет жил в уютном гнездышке безрассудства и декаданса, проматывая свою долю в капитале семьи на балерин и труппы, в которых они танцевали, особенно — на те, которые были согласны осуществлять грандиозные постановки ужасных «музыкальных драм», которые он сочинял, бутафорские, или, как он предпочитал говорить, нарочитые европейские оперетты на американские темы — «Роско Конклинг», «Принцесса трущоб», «Шалости в Мексике» и многие другие. Город некоторое время занимала смена Эдвардой места жительства, но достаточно скоро горожане переключились на подробности скандала, связанного больше с деньгами, чем со страстью, эта тема больше подходила для оперы на языке, на котором они не говорили. Поскольку Скарсдейл был уже достаточно взрослым для того, чтобы умело регулировать свои финансовые потоки, а Эдварда идеально подходила не только для того, чтобы затягивать талию в корсет и наряжаться, чтобы появляться на приемах в качестве его номинальной жены, но и, поскольку ее слава в театральном мире росла, участвовать в собраниях культурного характера и принимать гостей на любых знаменательных приемах, Скарсдейл начал воспринимать ее скорее как актив, а не как возможный источник супружеских страданий.
Ее деверь Р. Уилшир Вайб был рад, что она его соседка, потому что «Эдди» была просто кладезем добродетелей — вскоре он нашел удовольствие в том, чтобы знакомить ее с художниками, музыкантами, актерами, писателями и другими представителями низших классов общества, которых было столь много в его окружении. Благодаря своему несомненному драматическому таланту она вскоре смогла убедить импресарио, что только в порядке огромной личной услуги ему она находится среди этих низменных сквернавцев, поэтому не хочет другой компенсации, кроме.... ну, не главной роли, во всяком случае, не сразу, но, по крайней мере, второстепенную роль в амплуа субретки, например, веселой бандитки Консуэло в «Шалостях в Мексике», потом на репетиции, поскольку это требовало существенного и всегда, честно говоря, противного взаимодействия с дрессированной свиньей Табби, она поняла, что должна изображать здесь всем довольную партнершу комика, «подпевалу», как это называли актеры, поскольку весь смех зала всегда будет доставаться этой откормленной на убой невоспитанной свинье. Но к концу представления они с Табби стали «ближайшими друзьями», как она призналась театральным газетам, которые к тому времени уже проявляли пристальный интерес к ее карьере.
Последовали роли побольше, арии или «номера» Эдварды так разрослись, что приходилось раньше начинать спектакль, чтобы они поместились.
— Волшебно и несравненно! — восклицали обозреватели, — трансцендентно великолепнейшее! — и вскоре ее окрестили в шампанском «Дивой из Дельмонико».
Прилегающие особняки постоянно служили местом вольностей и чудачеств, в неизменной дымке уютного тумана из источников увеселений, включая гашиш и опиум, а также — из бутылок сельтерской, которые иногда использовали в качестве сосудов для питья, но намного чаще — для того, что казалось вечной игрой. Молодые женщины, часто одетые лишь в плюмажи из страусовых перьев цветов сомнительного вкуса, бегали в дымке по мраморным лестницам, преследуемые молодыми мужчинами в остроносых бальных туфлях из лаковой кожи. В центре этих вакханалий каждую ночь была всегда веселая Эдварда, которая пила Силлери из бутылки и смеялась «ха-ха-ха» — не всегда над кем-то конкретным.
Так Эдварда и Скарсдейл были вместе каждый день, хотя их жизни проходили почти полностью асинхронно, они жили каждый в своем испорченном городе, как частичные наложения в какой-то новой технологии цветной печати: у Скарсдейла серые тона, у Эдварды — розовато-лиловые. Иногда - цвета «пюс».
Кит спустился к конюшням, где к нему присоединилась Диттани Вайб, чьи глаза сверкали из-под полей неотразимой шляпы. В сбруйном сарае она притворилась, что рассматривает обширный инвентарь упряжи: уздечки, недоуздки, хомуты, арапники, стеки, плети и так далее.
— 'Мне нравится, как здесь пахнет, — прошептала она.
Она взяла сплетенную плеть для жеребцов и щелкнула ею с треском:
— Ты, должно быть, пользовался этим в Колорадо, Кит.
— Обычно нам достаточно нескольких непечатных слов, — сказал Кит. — Наши лошади ведут себя довольно неплохо, надо полагать.
— Совсем не так, как восточные, — пробормотала она. — Видишь, сколько здесь кнутов и тому подобных вещей. Наши кони очень-очень непослушны.
Она протянула ему кнут:
— Думаю, этот должен хлестать просто ужасно.
Прежде, чем он смог это проверить, она повернулась, подняла юбку своей амазонки и подставила зад, выглядывая из-за плеча с тем, что можно было бы назвать озорным ожиданием.
Он посмотрел на кнут. Кнут был примерно четырех футов в длину, может быть, толщиной с палец.
— Судя по весу, он для профессионалов, конечно же, ничего полегче тебе не подойдет?
— Я могу не снимать панталоны.
— Хм, посмотрим... Если я правильно помню, вот так ты упираешься ногами...
— А впрочем, — сказала кузина Диттани, — рукой в перчатке ты сделал бы приятно.
— Всегда к вашим услугам, — улыбнулся Кит, — и, как потом выяснилось, Диттани — тоже, спустя некоторое время звук усилился, а потом они решили перейти на сеновал.
Весь остаток дня он пытался улучить минуту, чтобы поговорить с ‘Факсом об этом происшествии с кузиной, но, словно существовал всеобщий заговор по предотвращению этого разговора, всё время появлялись неожиданные посетители, раздавались телефонные звонки, начиналась импровизированная игра в лаун-теннис. Кит стал раздражительным, слишком долгая работа над проблемой вектора ввела его в состояние, очень похожее на опьянение, а потом проявился его второй или со-сознающий разум, чтобы, наконец, посмотреть, что можно со всем этим сделать.
Позднее в тот же день, после еще одних захватывающих дух десяти минут с Диттани в полосатом шалаше из пальметто во время дневной партии в крокет, большая часть компании ушла отдыхать. Кит блуждал по дому и услышал приближающиеся звуки фортепиано, как ему показалось, из музыкальной комнаты. Он пошел на звук: незавершенные фразы, после которых появлялись новые, столь же неполные, аккорды, в которые ему удавалось попасть лишь случайно, перебирая клавиши, но абсолютно никогда он не обдумывал музыку..... Он шел сквозь затемненный янтарный свет, словно весь электрический ток вытек из дома, постепенно убывая, как газовый свет под рукой на тайном клапане. Он огляделся в поисках настенных выключателей, но не увидел ни одного. Ему показалось, что в конце одного из коридоров он увидел удалявшуюся темную фигуру в поношенной одежде, на голове ее был один из тех колониальных пробковых шлемов, которые, как говорят, носят исследователи. Кит понял, что это, должно быть, предмет многих обсуждений — паршивая овца Флитвуд Вайб, вернувшийся из очередной экспедиции.
Р. Уилшир Вайб не вызвал расположение племянника с помощью своего обычного «шоу» африканского фиглярства и прилипчивого напева:
Когда придут ме-естные, охваченные желанием убивать!
Когда твоя жизнь не стоит ни цента!
Глазами не хлопай, стань берсерком,
Можешь даже опоздать на работу.
Что ты будешь делать, когда
Они с криками придут за тобой?
Побежишь через джунгли,
Пытаясь не стать е-доо-й!
Поскорей отсюда, в далекий край,