На фейсбуке с сыном
Шрифт:
Вот такие мысли мне приходили в голову, пока я с закрытыми глазами сидела, потрясенная видом Тулуз-Лотрека и вызванными этим воспоминаниями. Потом, когда вытерла слезы и снова открыла глаза, я увидела, что Тулуз-Лотрек так и стоит перед Вебером, протягивая тому в своей правой руке, слегка дрожащей, стакан с жидкостью светло-коричневого цвета. Эта жидкость для меня загадкой не являлась, всем известно, что Тулуз-Лотрек знаменитым французским благородным винам всю свою короткую и яркую жизнь предпочитал коктейль из абсента с коньяком. Рецепт разработал он сам и назвал его «Землетрясение», под этим названием коктейль и пошел гулять по парижским салонам. Если Тебе как-нибудь вечерком захочется острых ощущений, «землетрясения» захочется — Ты наполни стакан до половины абсентом и доверху долей коньяком, лучше французским. И я гарантирую, Нуша, прежде чем опустеет первый такой стакан, ты в полной мере ощутишь это самое «землетрясение».
А я признаюсь, сыночек, хотя и не должна бы, мы с Леоном и не такие «коктейли» сооружали. Конечно, без французских изысков — сам понимаешь, железный занавес и все такое. Но иногда наш, польский самогон, собственноручно и заботливо Леоном очищенный, с «правильным» советским коньяком мешали. Преимущественно
Вебер с высоты своего роста к Тулуз-Лотреку склонился, а тот, глядя ему в глаза, сказал:
— Напейся, Вебер. И не вздумай принимать Кинси всерьез. Он всего-навсего ученый — и этим все сказано. Он не только над твоей любовью издевается — он еще и сперму твою затронул. А это уже более серьезный проступок: сперма — не просто средство размножения. Она очень даже влияет на творчество. На мое влияла непосредственно. Когда у меня не было ломаного гроша — даже на алкоголь, я продавал свою сперму парижским проституткам, чтобы они использовали ее для зачатия гения. Правда, я это делал в состоянии алкогольного опьянения, но не совсем же пьяный, поэтому ты, Вебер, можешь представить степень моего отчаяния. Проститутки, мои разлюбезные наивернейшие подруги, платили мне за мою сперму вином, а я иногда, в знак благодарности, оставлял им свои картины. Следовательно, моя сперма была платежным средством, а ты, Альфред, — тут он повернулся в сторону ведущего, погрозил ему пальцем, и голос его приобрел грозные нотки, — будучи американцем, должен понимать, что там, где финансы, шутки неуместны. Откровенно говоря, я в миллилитрах не силен, поэтому не могу доподлинно оценить, насколько Альфред тебя оскорбил. У тебя действительно из-за курения маловато спермы? Или это Кинси свои абстрактные, тебя не касающиеся данные привел? Впрочем, неважно. Кинзи, я так считаю, ума лишился — он любовь в миллилитрах измеряет. Будто…
В этот момент Тулуз-Лотрек свою речь прервал и начал нервно подпрыгивать, протягивая руки в направлении ладони Вебера и при этом злоупотребляя некоторыми словами. Успокоившись, произнес:
— А теперь отдай мне стакан, Вебер. Тебе следовало сделать только один глоток! Отдай! Когда не пью, я чувствую себя так, будто у меня синдром Туретта. [105] Я начинаю ругаться. Без повода.
Вебер, напуганный этим выпадом, поспешно сунул Тулуз-Лотреку стакан, а сам, сгорбившись, направился в сторону дивана. Тулуз-Лотрек последовал за ним. В студии воцарилась абсолютная тишина, такая, что было слышно, как скрипит перо в руке у пишущего что-то Кинси. Через минуту эту тишину нарушил негромкий голос с дальних рядов. Этот слегка хриплый голос принадлежал Эриху Фромму, [106] который притом протирал цветным платочком свои очки и обращался как бы к самому себе, не глядя в камеру и не заботясь о том, слушают ли его другие.
105
Синдром Туретта (болезнь Туретта) — генетически обусловленное расстройство центральной нервной системы, проявляющееся в детском возрасте и характеризующееся множественными моторными и как минимум одним вокальным тиками; считалось, что для этого заболевания характерно выкрикивание нецензурных слов или неуместных оскорбительных высказываний.
106
Эрих Зелигманн Фромм (1900–1980) — немецкий социолог, философ, психоаналитик; один из основателей неофрейдизма.
Я, сыночек, Фромма люблю — главным образом за его несогласие с последователями Фрейда, которые возвели на пьедестал физиологию. Я тоже считаю, что нельзя характер человека сводить к одной биологии или, как у Фрейда, к либидо. Конечно, это правда, что у меня с белкой, к примеру, много общих признаков — мы обе рыжие и любим орехи, у нас практически одинаковый набор генов и дышим мы одним воздухом, но все-таки белки Маркса не читают, а вот я — с удовольствием. Представляешь, сыночек, что ад с людьми-то делает? Я тут всего Маркса от избытка свободного времени прочла. Всего, сыночек! Даже трудно поверить. Ведь раньше у меня Маркс ассоциировался с Первым мая, демонстрациями и сосисками, что продаются с грузовиков. Ну или с революцией и танками на Красной площади. И в дополнение это катынский Сталин, манифесты ПОРП, эта КАСТРированная свободная Куба и голодная, но шантажирующая мир ядерными реакторами Северная Корея. Так я думала, сыночек. А ведь это совсем не так. Если в немецкого философа Маркса вчитаться, лучше с бокальчиком немецкого же рислинга, и Маркса-идеолога из памяти выскоблить, совсем другой Карл тебе откроется. Такой-то Маркс, из которого выпотрошили революцию, сдается мне, Фромма и привлек. Да и меня тоже. Если читать его медленно и вдумчиво, складывается мнение, что Маркс не был никаким марксистом. А был скорее христианином — христианином эпохи грубого капитализма, в то время как Иисус даже до феодализма не дожил.
Это потом уже нам до- и пост-ленинские вожаки (или поводыри?) внушили, что Маркс революционер. Они его использовали, как им было удобно — во все дыры его совали, по собственному капризу. Как певица «Мадонна» с этим усыновленным ребенком из Африки. Понравилось — беру себе.
А Фромм Маркса не усыновлял. Хотя их многое связывало и много у них было общего. Оба евреи, рожденные на немецкой земле. Эрих — в близком Твоему сердцу Франкфурте, где и Ты высшее образование получал, и мои сокровища, Твои любимые дочки. Фромм родился у ортодоксальных отца и матери и вырос на Ветхом Завете, хотя сам позже решительно религию и веру в Бога отринул и называл себя «атеистическим мистиком». Для меня, сыночек, это попахивает пиаром или провокацией, потому как мистика — она всегда связана с верой в так называемое сверхъестественное. Хотя я, конечно, могу и ошибаться, потому что еще при жизни была знакома с некоторыми закоренелыми и при этом даже непартийными атеистами, которые при всем том рождественские гимны в сочельник пели, да наизусть, да все подряд, облатку делили и пост соблюдали. Вот и разбери, что там у него за мистицизм…
Фромм в своих публикациях с Марксом спорил, но мудрость его ценил и использовал в своих работах. Более того — Фромм Маркса и Фрейда не противопоставлял, взял у обоих лучшее и в работах своих интеллигентно соединил. Но для меня, сыночек, феномен Фромма не в этом объединении Маркса с Фрейдом и даже не в его хитовом «Бегстве от свободы». О нет! Для меня Фромм — автор одной-единственной, но крайне важной книги. Я ее часто перечитываю — и каждый раз нахожу что-то новое, доселе для меня скрытое. Наивысшего искусства разума Фромм достиг в своем «Искусстве любить». Когда он начал что-то себе под нос рассказывать и это название упомянул — я вся в слух обратилась. Тут же множество микрофонов к нему на палках и проводочках присунулось, и его голос наполнил студию. А он высказался на главную тему «Парадигма любви в мире ненависти» тихим, спокойным голосом. Словами взвешенными и точными.
— Господин Вебер говорил от себя и о себе, но, сам того не зная, оказался экспонентом чаяний всех людей. Как сегодня, — так, вероятно, и в будущем. Он рассказал о желании любить и быть любимым. И это чистое желание. Он любит и хочет быть любимым в своих фантазиях, никак не соприкасаясь с реальностью. Любой психоаналитик усмотрел бы в нем интересный случай для своей практики и тему для научной статьи. Вебер затронул в своем рассказе все важнейшие аспекты этого стремления — любить и быть любимым. Доктор Кинси увидел в нем, естественно, Либидо, Моррисон сосредоточился на так называемой романтической составляющей, которая из года в год эксплуатируется Голливудом — на Эросе, а мсье Тулуз-Лотрек — чьи высказывания, конечно, трудно классифицировать — на том, что называется Philia, то есть дружба. В его случае — это дружба проституток, которые выражают ее жалостью к недопившему алкоголику. Так что этот аспект слегка… растворился — в алкоголе. Независимо от своего желания, господин Вебер затронул три из четырех фаз любви, которые я описывал в своей книге. Не коснулся он лишь одной — хотя вплотную к ней приблизился и даже вскользь обмолвился о ней словечком. Через свою мечту об отцовстве. Не упомянув, однако, о материнстве. В его рассказе не было лишь Caritas — то есть бескорыстной, безусловной любви, любви-самопожертвовании. Есть Либидо, есть Эрос, есть Philia и есть Caritas. И есть кое-что еще, на мой взгляд, что выше всего этого — даже Caritas. Это мать, держащая на руках новорожденного ребенка. Вот она добралась к самому фундаменту, к самому основанию под ним — и знает то, что мистический Бог мог только предполагать. Поэтому я считаю…
Но он не договорил. В тот момент, когда все собирались услышать, что Фромм «считает», к дивану, на котором он сидел, подошла женщина и стала гладить ладонью его лицо. И он замолчал и забылся. Себя забыл — и мир вокруг себя перестал замечать. И камеры, и студию, и сам этот Caritas — для него в тот момент ничто не существовало. Он приблизил ладонь женщины к своим губам и целовал ее пальцы — пальчик за пальчиком, ноготок за ноготком, и это было тебе, Нуша, и Либидо, и Эрос, и Philia, так прекрасно соединенные в единое целое, что у меня дыхание перехватило. И вот смотрела я, почти бездыханная и до глубины души тронутая, на губы Фромма, целующие пальчики этой женщины, а недоделок из съемочной группы вдруг взял и врубил на весь экран: «Карен Хорни, психоаналитик, мать трех дочерей, любовница Эриха Фромма, немецкая протестантка. В конце жизни переехала в США». И надолго врубил! Когда снова появилась картинка из студии, Фромм уже пальчики не целовал.
Вот я искренне стараюсь ад понять. Да, это правда, что Хорни спала с Фроммом, будучи замужней женщиной. Но правда и то, что она завела роман с Фроммом (или он с ней) после многих лет разлуки с мужем. И никогда не считала себя его «любовницей» — об этом она подробно пишет в своей книге «Самоанализ», она всегда чувствовала себя женщиной, которая ему принадлежит. Только ему. Ему одному. И никаких измен. Но мир неразведенную женщину, делящую ложе с другим мужчиной, тут же определяет в любовницы. Меня ведь тоже, сыночек, много лет так называли, так что я знаю, о чем говорю. И знаю также, что этот, из съемочной группы, лгун и придурок. Я никогда не была «любовницей» Твоего отца, Леона. Я всегда была его любимой — и никаких кавычек. Если женщина мужчине, жена мужу скажет или напишет, что больше его не любит и больше не хочет с ним ничего делить — ни прикосновений, ни времени, ни разговоров, ни постели, ни крова, — это важнее любого решения суда, любой печати в любом документе. И если она повторит ему сказанное еще и еще раз, это означает ее неопровержимое право на свободу. И только неблагородные и недостойные мужчины в таком случае эту свободу женщине не хотят давать. Мужчины, страдающие комплексом маленького члена. И совсем не важно, каков размер его члена. Женщину свою такой мужчина теряет по собственной вине, и никакие сокровища мира, а уж тем более преследования не заставят ее вернуться. Он может только с трудом и большими усилиями ее завоевывать — но обычно такие мужчины этого не понимают. Для них это абсурд, нонсенс. Как же так?! Это моя добыча, я получил ее в вечное пользование, при венчании в храме или регистрации брака в гражданском учреждении, вон и свидетели присутствовали! Моя территория, много раз мной помеченная, ее соски у меня во рту, мой пенис у нее во рту! Да нет! Иначе просто не может быть! Мозг у такого мужчины становится еще меньше, чем пенис, и выглядит он даже более жалким, чем самец обезьянки бонобо, отвергнутый самкой, который бросает в нее кокосовыми орехами — от обиды и собственной беспомощности. Но не все, сыночек, имеют доступ к кокосовым орехам. Да и этот самец швыряется орехами с тем расчетом, чтобы в самку не попасть — на самом деле он не хочет причинить ей вреда. Он управляется инстинктами и понимает, что никаких выгод ему это не принесет. А вот его последователь «Большой Воин» метит в самое сердце. В то сердце, которое уже не для него бьется. И думает, что если, скажем, телефон об пол вдребезги разобьет, то хотя бы один осколок вопьется в сердце той, которую он потерял. Но попадают они всего лишь в память — да и то в ту область, где живет ненависть.