На грани веков
Шрифт:
— Значит, пойдешь?
Мартынь ответил, не останавливаясь и даже не оглянувшись:
— Пойду, пожалуй, даже завтра…
Но ни завтра, ни послезавтра он не ушел. Не потому, что еще колебался и раздумывал, а просто не поспел. Тенис Лаук сломал колесо, а как же его оставишь к осени без телеги. Да и кое-какую мелочь надо починить, чтобы сосновцы не говорили, что кузнец только брать горазд, а слова не держит. А потом уж пускай Мегис один управляется.
Об одном еще думал Мартынь — как лучше убраться отсюда без лишних пересудов и проводов. К отцу он был эти дни особенно внимателен и ласков, но старик именно благодаря этому угадал его замысел.
Мартынь решил, что уйти лучше всего в сумерки, когда люди уже собираются ложиться и без крайней надобности никто с наступлением темноты из дому не выходит. Отец лежал лицом к стене, подтянув колени к подбородку, возможно и заснул. Слышно, как громыхает в кузнице Мегис, как в Бриедисах лает собака… Где-то лениво протарахтела телега и постепенно затихла.
Впервые после долгого вёдра вечер был пасмурный, даже накрапывало. Кузнец поглядел на небо и с удовлетворением подумал, что ночь намного темнее не будет: когда сумерки сгустятся, взойдет полная луна. Все до мелочей у него обдумано и взвешено. Русским языком Мартынь владел сносно, — еще при Холгрене в сосновской кузнице работал подручный, выходец из польской Видземе, изъяснявшийся только по-русски.
Мартынь поднялся на пригорок, продрался сквозь мелкий кустарник к дубу с камнем старого Марциса у подножия. Вытащил спрятанный под кафтаном меч, на котором вчера выбил первые буквы своего имени и фамилии и дату — 1709, и сунул под заросший высокой травой куст. С оружием к русским идти нельзя, могут заподозрить, и начнется долгое и нудное расследование. Он хотел заявиться как крестьянин, враждебно настроенный к шведам, а ежели примут, так и ружье дадут, и что-нибудь другое, чем можно колоть или рубить.
Кузница была закрыта, Мегис, верно, ушел в овин и сейчас ужинает. Так-то оно и лучше, пусть люди несколько дней остаются в неведении, за это время он уже будет под Ригой, а потом Инта расскажет, куда делся сосновский кузнец. Дорога еще сухая, дождик только высохшую полевицу окропил, для новых сапог это не страшно. Шел Мартынь осторожно, чтобы незамеченным миновать имение: старостиха, днем подслеповатая, с темнотой, точно сова, вылезала из логова и бродила вокруг, будто отыскивая прошедшие дни, когда она владычила в округе.
Да, нигде не видать ни души. В овине Бриедисов сквозь какую-то щель блеснул огонь. Собака замолкла, сбежала вниз и, виляя хвостом, обнюхала знакомого соседа, он нагнулся и погладил ее влажную голову.
— Да, да, это я, только не выдавай!
И старостихи около имения не видать. Где-то за толстыми стенами кто-то дважды подул в турий рог Брюммера. Жалкие людишки, тешатся ратной трубой, а во тьме, может быть, движется новый, самый опасный противник. Нет здесь настоящего господина, чтоб держать их в страхе и повиновении, — ну, да еще хлебнут горя!.. Ложитесь-ка лучше спать, недоумки, и спите, покамест вас не поднимут и не прогонят девять раз сквозь розги…
За имением в лесу осыпались листья, еще не тронутые заморозками, но уже пожелтевшие от долгой засухи. Вслушиваясь в их шорох, Мартынь уловил что-то похожее на тихие шаги и сообразил, что шуршат они за ним уже довольно долго. Он остановился и принялся наблюдать: на фоне белых березовых стволов мелькнула черная человеческая фигура и застыла чуть поодаль. Кузнец сразу же узнал — Мегис! В нем вспыхнул гнев, вызванный этим непрошеным преследованием.
— Ты чего это тащишься? Чего потерял?
Ухмылки под бородой сейчас, конечно, не разглядишь, эстонец только робко кашлянул.
— Я с тобой.
— Со мной? А ты что, знаешь, куда я иду?
— Чего ж не знать: к русским.
— А что ты там станешь делать?
— Раз ты идешь, значит, и я. Куда ты, туда и я.
Ну что ты скажешь на это! Собака Бриедисов послушалась и осталась дома, а ведь этот не послушается, как ни гони, чисто репейник!.. Мартынь разозлился, но тут же припомнил, что Мегис еще в кузнице все время старался справить все самое тяжелое и старику угождал, насколько это было возможно, — словом, делал все, чтобы они оба не знали никаких забот. Кузнец махнул рукой и двинулся дальше, Мегис держался чуть позади. Дважды еще Мартынь останавливался, все хотел кинуться, надавать затрещин этому бродяге и прогнать его к чертям, но сдерживался. Оба раза останавливался и Мегис, словно сам ожидая этих затрещин, но в то же время сознавая, что все равно пойдет дальше, что бы с ним ни делали.
Покос Лукстов вынырнул перед ними серым, вдающимся в лес клином. Подул ветер, дождь полил сильнее, стало прохладнее. Мартынь ускорил шаг. Одиноко было и грустно, донимали заботы о том неведомом, что ожидает его под Ригой, но он ни за что не хотел вступать в разговор с Мегисом, доверчиво шлепавшим следом, должно быть, не спуская глаз с его спины. Ночь казалась бесконечной, как и дорога, усадьбы на равнинах не видимы, даже огонек нигде не мелькнет, собака не залает. Идти было тяжело: наверху — белесое, дождливое небо, залитое светом полной луны, и потому внизу — непроглядная тьма, ноги ежеминутно спотыкаются в рытвинах разъезженной дороги, запинаются за какие-то корни. Дважды путники останавливались передохнуть и подремать. Когда Мартынь забирался под ель и прислонялся спиной к стволу, эстонец опускался в сторонке на пень, чтобы вмиг быть на ногах, как только шевельнется вожак.
На самой зорьке подошли они к атрадзенской мельничной речушке. Мост был уже в порядке, видно, власти приказали поправить его, чтобы многочисленные возчики могли перебираться с кладью, но от реки подымался все тот же застарелый запах тины и гниющего дерева. Уже на самом мосту путники расслышали шум со стороны большака и мельницы — раздавались людские голоса, похоже, что фыркали кони, что-то грохотало и стучало. Мартынь не мог понять, в чем дело, но Мегис оказался куда сметливее. С минуту послушав, он сказал:
— Это русские обозные.
Тут кузнецу показалось, что он и сам так думал. Он хотел уже прикрикнуть на спутника, чтобы попридержал язык, но сдержался. Встречаться с обозными не входило в его расчеты. Немало он уже наслышался о их бесчинствах, старый Марцис сам повидал все это во время шведско-польских войн, так же как и поколением раньше — еще дед Мартыня. Надо добраться до Риги, к главным силам русских, где, конечно, иной порядок, там предстать перед каким-нибудь офицером повыше чином и объяснить ему свое дело как следует. А что ты объяснишь своре этаких бродяг. Обыщут тебя, нет ли денег, ладно еще, если самого оставят в живых и прогонят в лес… Шум около мельницы усилился, там перекликались и переругивались; ветер дул прямо оттуда, можно было разобрать некоторые русские слова, только они не сулили ничего доброго.