На исходе дня. История ночи
Шрифт:
Естественно, представители средних и высших классов, удалившись в свои спальни, имели прекрасные условия для погружения в собственный мир. Чем ниже человек стоял на социальной лестнице, тем меньше предоставлялось часов и пространства для одиночества. И все-таки уже в середине XVII века многие семьи рабочих проживали в домах с более чем одной комнатой, к тому же в приятные вечера выдавался случай удалиться в сарай или хлев. В конце XV века парижский слуга Жан Стандонк работал днем в монастыре исключительно для того, чтобы вечерами подниматься на колокольню и читать при свете луны книги. Томас Платтер, ученик веревочных дел мастера, вопреки воле своего хозяина нередко поднимался в ночной тишине, чтобы в тусклом сиянии свечи учить греческий. Чтобы не поддаться сонливости, он держал во рту куски сырой репы или камешки, а то и холодную воду. (Известны случаи, когда люди обматывали голову мокрыми тряпками, чтобы не заснуть.) Очевидно, что широко известная пословица «Ночь — добрая советчица» имела смысл для представителей разных социальных слоев41.
Чтение становилось все более привычным времяпрепровождением, несмотря на огромную массу безграмотных.
Бедняки знакомились с печатным словом в основном сообща, например благодаря чтению вслух в ходе прядильных посиделок и других
В образованных семьях основной переход от чтения вслух к чтению «про себя» произошел еще в XV веке. Постепенно и другие читатели освоили эту технику, предоставляющую человеку некоторую степень свободы. Революционное по масштабам, чтение «про себя» давало возможность легко и быстро изучать книги. Не менее важно, что это позволяло им исследовать тексты самостоятельно, отдельно от семьи, друзей или хозяев. По мере того как все большее число людей размышляли над книгами и самостоятельно формировали свои взгляды, чтение становилось занятием чрезвычайно интимным, личным. Как писал Никколо Макиавелли в письме от 1513 года, «когда приходит вечер, я возвращаюсь домой и погружаюсь в мои штудии. Вначале я снимаю повседневные грязные, потные одежды и облачаюсь в платье придворного, и уже в этих более внушительных одеяниях я предстаю при античном дворе. Мудрецы приветствуют меня, и я вкушаю пищу, которая предназначена лишь для меня, для которой я был рожден. И там я осмеливаюсь говорить с ними и вопрошать о мотивах их действий. И они, по своей человечности, отвечают мне. И на четыре часа я забываю о мире, не помню неприятностей, не боюсь нищеты, не трепещу перед смертью: я полностью поглощен ими»43.
Многие отводили для чтения час или два перед сном, помимо другого времени суток. Согласно инвентарным хозяйственным записям, личные библиотеки зачастую располагались в спальнях. Пепис, к примеру, часто читал ночами. «Я опять к своей книге, дочитал до конца „Жизнь мистера Хукера" — и в постель», — записал он 19 мая 1667 года. Иногда вечерами он просил слугу почитать ему вслух. В течение девяти лет, пока он вел дневник, Пепис прочел приблизительно 125 книг, большую часть из них целиком. Его вкусы были разнообразны. Наряду с традиционными трудами по истории и теологии он читал научную и художественную литературу. Давида Бекка книги порой занимали и после полуночи. «Пришел домой в одиннадцать вечера, прочел целиком Евангелие от Иоанна», — отметил он в 1624 году в один из ноябрьских вечеров. В излюбленное «меню» этого начинающего голландского поэта входили стихи Якоба Кат-са и Пьера де Ронсара. Юношеские вкусы Джона Кэннона из Сомерсета — это и оккультные книги, и Аристотель, и Библия. В шестнадцать лет он изучил книгу о повивальном искусстве с целью познать «запретные тайны природы». Трудолюбивый крестьянин, он жадно читал, несмотря на неодобрение дяди, нанимавшего его для работы. «Невзирая на все мои тяжелые и трудоемкие занятия, — отмечал Кэннон в 1705 году, — я никогда не пренебрегал книгами, изучение которых умножало мое разумение, находил возможности для чтения и днем, но в основном ночью, когда все точно уже были в своих постелях и я мог сидеть допоздна»44.
В ту религиозную эпоху ночное одиночество обычно посвящалось личному общению с Богом. После Реформации число богословов, придававших огромное значение самостоятельным духовным актам индивидуума, постоянно росло. Несмотря на разницу в религиозных доктринах, протестантские и католические лидеры в равной степени стремились укрепить личную связь человека и Бога посредством молитвы. И чаще всего люди совершали молитвы вечером, готовясь ко сну. От них ожидалось также, что до вознесения молитвы некоторое время будет посвящено чтению религиозной литературы и размышлениям над событиями, происшедшими днем. «Благочестивые раздумья и отрешенные мысли готовят нас к молитве», — отмечала Сара Каупер45. Еврейские богословы поощряли ночные бдения, следуя май-монидеанской концепции, что «человек получает большую часть мудрости, обучаясь по ночам». Как утверждал раввин XVIII века Ионатан Эйбеншюц, Бог, наказывая «первого человека» за его «грех», отвел день для труда. Длинные зимние ночи, наоборот, были предназначены для изучения Торы. «Бог затемнил свой мир, чтобы человек мог учиться» и «сконцентрировать и сосредоточить свой разум на мыслях о Боге», разъяснял Эйбеншюц46.
Люди читали несмотря ни на что, в том числе опасности и расходы, которые нес читающий, чтобы осветить место для книги. В XVIII веке Томас Райт вспоминал о своем детстве, прошедшем в Йоркшире, о том, как он при свете свечи склонялся над Библией в постели. «Так я обычно читал до полуночи, часу или двух ночи, пока не засыпал, и опасная же это была привычка». А некоторым молодым людям приходилось заботиться об освещении самим: они отыскивали в мусоре огарки, сосновые сучки или крохотные кусочки сала. Франсуа-Рене, виконт де Шатобриан, казалось бы отпрыск аристократического семейства, был вынужден в годы студенчества воровать огарки свечей из часовни, дабы читать проповеди Жана-Батиста Массийона, знаменитого епископа Клермонского. Фридриху Бехайму, немецкому студенту XVI века, просто повезло. Проживая в городке Альтдорфе, он получал посылки от своей матери из Нюрнберга с большими свечами. «Купи себе несколько маленьких свечек, — советовала она ему в 1578 году, — и используй их, когда не читаешь и не пишешь, так чтобы большие свечи сохранялись для учебы»47. Но плохое искусственное освещение, каков бы ни был его источник, оказывалось для читателей помехой. Пепис с возрастом все сильнее страдал из-за «больных глаз» и перестал вести дневник в 36 лет, опасаясь, что может вовсе ослепнуть. Поздние часы, проведенные за работой в конторе, были основной причиной ухудшения зрения, но книги усугубляли ситуацию. «Мои глаза, перегруженные работой, начинают болеть, как только свет свечи падает на них», — жаловался он в 1666 году. Ланкаширский доктор сетовал на снижение остроты зрения из-за «занятий чтением и письмом при свете свечи», несмотря на его попытки использовать «толстые свечи» и «поддерживать стабильный свет»48.
Некоторые же люди поздние часы посвящали письму. Про полуночные сочинения говорили: «попахивает свечками». Неудивительно, что именно этих часов жаждал автор «Ночных раздумий», поэт Эдвард Янг. В Оксфорде, чтобы стимулировать творческий процесс в дневное время, Янг задергивал шторы и зажигал лампу. Джон Мильтон, позже полностью ослепший (как он полагал, из-за детской привычки читать в постели), сочинял стихи ночью, а утром по памяти диктовал их писцу. Дневники становились все более популярными среди тех, кто желал излить мысли на бумагу. Эти записи редко предназначались для глаз членов семьи и для посторонней образованной публики; некоторые авторы дневников, вроде Пеписа, вели зашифрованные записи. Бекк ночами не только читал книги и вел дневник, но и изливал свои эмоции в поэзии. Будучи вдовцом, он проводил целые часы, сочиняя элегии своей почившей жене Рултье. «До часу ночи я писал вторую элегию на смерть моей дорогой усопшей супруги», — записал он в своем дневнике от 2 января 1624 года. Письма, адресованные ближайшим знакомым, также служили средством выражения личных мыслей. В конце XV века письма были одной из радостей Лауры Череты, молодой жены итальянского купца. Ей приходилось не только вести свое хозяйство, но и поддерживать родительский дом, так что свободной по вечерам, особенно от мужской половины семейства, она оставалась нечасто. Редкие часы, предназначенные для взращивания ее многочисленных талантов, отдавались чтению («мои милые ночные бдения за книгой») и шитью. Кроме того, свои художественные способности она проявляла при вышивании изысканной шелковой шали, украшенной образами диких животных, и это занятие доставляло ей особое удовольствие. Она признавалась близкому другу: «Мое твердое правило — оставлять ночь для запрещенной работы — позволило мне создать полотно, которое содержит гармоничную композицию цветов. Работа заняла три бессонных месяца». Но превыше всего Черета ценила написание длинных, в высшей степени интроспективных писем, наполненных аллюзиями из классики. Вот что она сама говорила в одном послании: «Если не использовать ночь настолько продуктивно, насколько это в моих силах, то у меня не будет свободного времени для собственных изысканий и науки. Я очень мало сплю. Для тех из нас, кто прилагает свои умения в равной степени на благо семьи и для личных трудов, время — ужасно скудный ресурс. Но, бодрствуя ночью, я краду время, будто отрезаю кусочек от остальных суток»49.
Таковы были основные занятия людей той эпохи в свободные ночные часы. Они предпочитали не предаваться сну сразу после захода солнца, а, пребывая в хорошем настроении, продлевать вечер в компании братьев по духу — с семьей, друзьями или любовниками. В отличие от образованного меньшинства, которое, подобно Лауре Черете, погружалось с головой в свои одиночные занятия, многие люди ночью получали удовольствие от нехитрых развлечений и попойки. Ночью в тесных жилищах и пабах было столь же оживленно, сколь и тускло освещено. «Песня легче льется ночью, — гласила пословица, — чем она же при свете дня». Умеренность, провозглашалось в одной польской песенке, существует «для дня, вечер и ночь должны быть для веселья». Следует сказать, что наибольшую свободу ночь приносила отнюдь не представителям среднего класса вроде Давида Бекка или Сэмюэла Пеписа, а тем, кто находился на противоположных концах социальной лестницы. Ночь, общая благодетельница, для большинства была временем, в котором правили независимость и вседозволенность, но для патрициев и плебеев она имела иное, особое значение. Как ни парадоксально, самое глубокое значение темнота имела именно для убогих и сильных мира сего. В балладе XVI века пелось: «Благодарим тебя, о ночь, / Час радостей — запреты прочь! / Ей все равно, богат ты или беден» [53] 50.
53
Перев. А. Сагаловой.
Глава восьмая
Благородные гуляки
Принцы и пэры
I
54
Перев. М. Донского.
В эпоху позднего Средневековья царство ночи принадлежало принцам и рыцарям. Отдаленные замки с башнями и парапетами, освещенными пылающими факелами, стояли погруженные во тьму, словно одинокие аванпосты света. Ночные демонстрации княжеской власти, праздничные вечера, когда знать пировала в огромных залах своих замков, были подобны роскошным спектаклям, где все говорило о вседозволенности. Открытые очаги, свечи и факелы, освещавшие грандиозные пиры, богато «сдобренные» развлечениями, свидетельствовали о феодальной расточительности. Так, в 1389 году король Франции Карл VI (1368–1422) и его окружение в течение четырех суток отмечали праздник Сен-Дени [святого Дионисия Парижского]. После дневных турниров ежевечерне следовали пир и попойка. На четвертый день, сообщал летописец, «лорды, превратив ночь в день, позволили себе все возможные излишества застолья и напились до такой степени, что некоторые из них, забыв о присутствии короля и уважении к его персоне, осквернили святость религиозного события и предались распутству и прелюбодеянию»2.