На излёте, или В брызгах космической струи
Шрифт:
– Евгений Васильевич, краснеть должны, те, кто подписал эту белиберду, очевидно, не читая, – обратился я к Шабарову, возвращая документы, – Я готов ответить нашим оппонентам. Надеюсь, заставлю их впредь отвечать на наши документы по существу, а не излагать свои путаные мысли. Такое могли написать только некомпетентные или ленивые исполнители. Мне жаль их начальников.
Шабаров с интересом посмотрел на меня.
– Что ж, жду. Это было бы кстати. Мне нравится ваша убежденность. Постарайтесь камня на камне не оставить от инсинуаций этих нахалов. Но, пожалуйста, интеллигентно.
И я расстарался. Особое внимание уделил анализу ответов проектантов и двигателистов, подписанных известными руководителями – Каляко и Соколовым. Бродский, едва прочел мои «критические заметки», тут же позвонил Евгению Васильевичу, и через полчаса мы снова были у Шабарова.
Евгений Васильевич читал молча, но периодически хмыкал и улыбался. Закончив чтение, подписал бумаги и протянул их не Бродскому, а мне.
– Спасибо. С вами действительно лучше не спорить. Мягко по форме, но жестко по существу. Большое спасибо, – пожав руку, отпустил Шабаров. Бродский остался у него.
– Евгений Васильевич доволен твоей работой. Просил отметить, – сообщил вернувшийся от Шабарова Бродский, – И еще просил полностью переключить тебя на новую тематику.
– Я и так переключен, Эмиль Борисович.
– Я знаю. Но это хороший знак, Анатолий. У Шабарова открылись неплохие перспективы. Многим это, конечно, не нравится. А отсюда этот коллективный демарш.
– Я так и понял, Эмиль Борисович.
Глава 8. Вокруг РЛА
А вскоре мы с Кузнецовым вновь посетили проектантов.
– Так это ты, оказывается, Зарецкий? – посмотрел на меня Иван Иванович так, словно видел впервые.
– Я именно так и представился, когда мы знакомились.
– Да, я помню. Тут Яков Петрович на совещании врезал всем за наш ответ, который ты разнес по полной программе. Так и приказал, все документы от Зарецкого докладывать ему лично, а не подсовывать на подпись всякую ерунду. А никто не знает, кто такой Зарецкий. И я забыл. Только сейчас вспомнил. Ну, ты молодец. Я все твои служебки потом почитал с большим удовольствием.
С того самого разговора я, как и Кузнецов, получил возможность обращаться к Ивану Ивановичу по любым вопросам. Он никогда не отказывал, если просил согласовать мои материалы, или ознакомить с последними проектными решениями. Именно он постепенно познакомил меня со всеми проектантами, работающими по новой тематике.
Как и в наш первый визит, Иван Иванович показал все те же варианты программы «Подъем». Однако каждая из ракет уже получила свой индекс, начинавшийся с аббревиатуры «РЛА».
– Что за РЛА такая? – удивился Кузнецов.
– Ракетный летательный аппарат. РЛА-1 это первая ракета Глушко, которую он запускал еще до войны, – пояснил Иван Иванович, – Как только возник «РЛА», наименование «Подъем» исключено отовсюду, как класс.
Было заметно, что проектанты время не теряли. Модульные блоки тоже получили индексы. Центральный блок – «Ц», а боковушки –
И он продемонстрировал картинки, на которых были изображены этапы спасения. Там было все: и этап закрытия двигателя защитным обтекателем, разворачивающимся, как китайский веер, и несколько этапов работы парашютной системы, и этап раскрытия четырех выдвигающихся лап, на которые должен приземлиться блок, и, наконец, этап срабатывания тормозных двигателей в момент касания этими лапами земли.
Сложно, громоздко, ненадежно. Как и где собирать эти блоки? Как их обслуживать в пустыне? Чем доставлять на техническую позицию для обслуживания? Выяснилось, что по трассе полета ракет будет создана приличных размеров площадка приземления блоков. И еще нас порадовали тем, что при первых полетах все блоки будут одноразовыми. Что ж, здравая мысль. А там, глядишь, можно и вообще отказаться от сомнительной идеи спасения блоков.
Посмотрели на вариант с самолетиком. Сам аппарат приобрел некоторую индивидуальность и уже заметно отличался от «Шаттла».
На обратном пути зашли к двигателистам. Они располагались в здании, где когда-то было КБ Грабина. Сам корпус понравился, но был явно перенаселен. Жуткая теснотища. Нам с Кузнецовым еле нашли два свободных стула, и мы примостились у какого-то кульмана, на котором кто-то чертил пневмогидравлическую схему блока А.
– Жора Александров, – представил мне «чертежника» Кузнецов.
Знакомая фамилия. Все аналогичные документы Н1, которые я когда-то изучил вдоль и поперек, были подписаны Александровым и Крутовым. Вскоре к нам подошел и сам Крутов – начальник Александрова.
– Сколько Жора не рисует, все Н1 получается, – пожаловался он Кузнецову, и они вышли покурить.
Я же остался посмотреть схему. Действительно, типичная Н1. Нет только схемы двигателя. Вместо нее пустой квадратик.
– А схемы тысячетонника у вас нет? – спросил Жору.
– Даже неизвестно, когда будет, – «обрадовал» Александров, – Мы, когда у них были, ребята только руками разводили. Кто, говорят, будет его проектировать? У нас таких специалистов и в помине нет. Остался один криогенщик, который еще движки для семерки проектировал. Но, он уже пенсионер, работает только по два месяца в году. Пусть, говорят, сам Валентин Петрович проектирует.
Да-а-а. Вот тебе и три года до первого полета. Действительно, прав Кузнецов – бумага все выдержит.
Я попросил у Александрова листочек бумаги и быстро набросал ему несколько эскизов схемы, которую когда-то сделал на полигоне для тренажеров. Зрительно она воспринималась намного легче, хотя ничем не отличалась от оригинала. Жора с интересом посмотрел эскизы, но ответил так же, как когда-то Кузнецов.
– Знаешь, это интересно, но начальство и военные уже привыкли к такой схеме. Пусть она неуклюжая, зато привычная.