На колесах
Шрифт:
– Александр Константинович!
– вымолвила Полетаева.
– Там затаился медведь. Если хотите, я вам акт хоть сейчас подпишу.
Он кивнул и сбавил скорость. Что ж, скорость тоже была миражом вольной жизни, куда бы он хотел умчаться и бродить среди лугов и пустошей своего детства, посылавшего теперь ему знаки цветами - единственным неизменным, что он понимал.
– У вас на столе букетик пиретрума, - сказал он с какой-то надеждой.
– Да, ромашки. А что?
– Полетаева глядела вниз, на тенистую речку, ушедшую из-под зеленого тоннеля ветел и бегущую по
– А там живет заяц.
– сказал Никифоров.
– Настоящий?
– В ее голосе не было удивления.
Поворот к центру был совсем близко; можно различить белые буквы на голубом щите-указателе: "ВАЗ". Проехали бетонный навес автобусной остановки.
– Вы обиделись на меня, что я закрыла столовую?
– повернувшись, с упреком и улыбкой спросила Полетаева.
– Вы выполняли свой служебный долг.
– Служебный долг? Слишком громко. Столовую закрыла санитарный инспектор, а вы обиделись не на инспектора, а на человека.
– С чего вы взяли, что я обиделся? Каждый делает свое дело... Но... но ведь скучно же! И вы и я знаем, что скучно, и ничего не хотим переменить. Вот заяц вчера пробежал - событие!
Никифоров затормозил, включил указатель поворота, но вместо того, чтобы сворачивать к автоцентру, поехал прямо. "Зачем?
– спросил себя.
– Чего я от нее хочу?" И в эту же минуту почувствовал, что освобождается от тяжести, которая угнетала его.
– Вы как чеховский герой, - сказала Полетаева.
– У них, кажется, тоже так дело делают, а при этом думают, что ничего не изменится.
– Нет, те были умнее своего времени.
– А вы? Умнее или глупее?
– Мы-то как раз сильнее своего времени. Не лучше и не хуже, а просто сильнее. Поэтому и не знаем, чем еще, кроме дела, нужно заниматься. Теперь нету таких понятий о человеке - "лучше" или "хуже".
– Мы проехали поворот, - заметила она.
– Может, поедем дальше? Просто прокатимся... Когда еще у меня будет такая возможность?
Миновали развилку, кирпичный домик поста ГАИ, патрульный автомобиль. Инспектор с косой в руках стоял посреди крошечного газона. Он со скукой взглянул на них, отвернулся, потом живо повернулся обратно и проводил машину пристальным взглядом.
– Все дела, дела, - сказала Полетаева.
– Надо жить - вот и все. Любое дело - это еще не вся жизнь.
– Тем более ремонт машин, - сказал Никифоров.
– Но от вас исходит, что вы человек власти, вы знаете, чего хотите. А я вот не знаю...
– Я тоже не знаю, - ответил он.
– Порой смотрю на своего Василия и не понимаю: откуда он пришел? Когда я его не вижу, мне страшно за него, вдруг с ним что-то случится... Когда я с ним, я, наверное, счастлив. Вот и весь смысл жизни.
– Да, может быть, вы правы, - сказала она.
– А что делать тем, у кого нет детей?
– Поскорее заводить.
– Вспомнил, что она разведенная,
Дорога вошла в лес. За обочинами в высокой траве поблескивала солнцем вода. От кустов и елок падали короткие тени.
– Куда мы едем?
– спросила она.
– Едем, и все.
– Вот и хорошо. А когда станет неинтересно, мы вернемся.
Показалось, что она как будто предостерегала его, чтобы он не обманывался насчет этой поездки, а может, вместе с ним предостерегала и себя. Или пыталась предостеречь. В ее словах "мы вернемся" Никифоров не услышал уверенности. Скорее всего это был обычный женский призыв к благоразумию, к которому мужчины остаются глухи, понимая как просьбу действовать энергичнее.
Увидев узкий съезд на лесную дорогу, Никифоров свернул с шоссе. Полетаева смотрела на тонкие высокие березы, окруженные ельником и лещиной. Машина царапала глушителем сухую каменистую гряду между широкими колеями. "Жигули" шли ползком. Никифорову пришлось наехать левыми колесами на гряду, оставив правые внизу в колее. Скрежета под днищем не стало, но машина сильно накренилась вправо, задевая бортом траву.
Полетаева отодвинулась от двери.
– Не бойтесь, пройдем, - сказал Никифоров.
Лес понемногу отступал, появились круглые лужайки. За деревьями мелькнуло небо, и затененный лесной коридор вывел на большую поляну.
– Кажется, приехали, - сказал Никифоров.
Полетаева удивленно посмотрела на деревянную картографическую вышку с полуразобранным полком и заросшими кипреем опорами, на лес и, улыбнувшись, вышла.
Она с ожиданием поглядела на него. Никифоров засмеялся и полез на вышку.
Оттуда было далеко видно лес и поля, и то, что ушло, стало сном: на карнизе маленькой красной колокольни с безмятежной грустью гуркают голуби; мальчик сунул в рот два пальца и засвистел, замахал свободной рукой; захлопав крыльями, голуби нехотя взлетели...
Внизу на поляне шла женщина в синей джинсовой юбке и красной кофте с короткими рукавами. Ее темные волосы были заколоты на затылке красной заколкой, и, когда она наклонялась, заколка блестела. Из-под ее ног взлетали синекрылые кобылки и зеленые кузнечики. Никифоров стоял на вышке, смотрел, как женщина срывает высокие ромашки, нивяники, складывает цветок к цветку. Далеко над деревнями плыли маленькие облака, похожие на белых зайцев.
– Что вы там увидели?
– крикнула женщина.
Он улыбнулся.
– Слезайте оттуда!
– засмеялась она.
– Не думаете же вы, что я вас туда загнала?
– Думаю, - ответил Никифоров и спустился.
Она стояла, положив букет на сгиб левой руки. "Так держат ребенка", мелькнуло у него.
– Ну, показывайте, что собрали, - сказал Никифоров.
– Запомните, это нивяник. Не просто ромашка, а нивяник. У каждою цветка есть свое имя.
– А для меня это ромашка, - возразила она.
– Нет, это нивяник. Ромашка не такая.
– Он огляделся. Рот! Видите, насколько меньше. У нивяника на стебле один цветок, а у пиретрума сразу три. И листья совсем разные.