На колесах
Шрифт:
– А это как называется?
– Женщина присела и сорвала маленький голубовато-фиолетовый цветок.
– Герань луговая.
– А вот это незабудка!
– показала она.
– А это иван-да-марья! Улыбаясь, она поглядела на него снизу вверх.
– Правильно?
– Правильно.
– Он присел рядом.
– А это что?
– Наклонил стебель короставника.
Она прикрыла глаза и покачала головой.
– А это?
– Коснулся желтой чашечки лютика.
– Лютик!
– сказала она.
– А это?
– Показал на кукушкины слезы.
Она снова покачала головой.
–
– Ну, еще что-нибудь спросите, - сказала она.
– Хотите я венок сплету? Из нивяников.
Она села на траву, юбка на бедрах натянулась, оголив колени. Поправив подол, она поджала под себя ноги, выбрала шесть цветков и стала вязать их жгутом, быстро работая пальцами.
Никифоров сел, поднял голову к небу и смотрел на облака.
– Знаете, что я вспомнил? На языческой Руси посылали к предкам посланников: приносили жертвы. И не только на Руси, везде... И их украшали венками из цветов. Цветок - это знак бесконечной жизни.
– Значит, венок - символ жертвы?
– спросила она.
– Скорее, знак предкам.
– Ну, вы самый настоящий язычник!
– Язычник, - согласился Никифоров.
Он привстал, подвинулся к ней и опустил голову на ее колени. Полетаева просунула руку под его затылок, приподняла и убрала с юбки остатки ромашек. Он не знал, сбросит она его голову или снова опустит себе на колени. Они смотрели друг на друга, потом она отняла руку и стала доплетать венок.
Он видел сдвинутые темные брови, опущенные уголки рта, голубовато-зеленые жилки на открытой шее. Она подняла руки и надела на себя венок. Он зажмурился, слыша, как бьется в ее коленях кровь, как она дышит и как ее голос звучит сквозь стрекотание певчих кузнечиков: "Ты же знаешь, что потом наступит пустота. Я этого не хочу. Этого не будет, ибо наше время случайно и пора возвращаться".
Он открыл глаза от ее прикосновения.
– Все-таки очень жарко. Еще немного - и солнечный удар, - сказала она.
– У меня уже солнечный удар.
– Все мужчины, как маленькие дети. Неразумные и хитрые.
Никифоров рывком встал, протянул ей руку и помог подняться. Он задержал горячую сухую ладонь, потом она ускользнула. Полетаева повторила:
– Неразумные и хитрые.
– А русалки с венками заманивают неразумных язычников в омут.
Они вернулись к машине. На раскаленной вишневой эмали, как в гладкой воде, отражались их фигуры.
Пока ехали по лесной дороге, Полетаева не сказала ни слова, только отрывала белые крыльца лепестков и бросала в окно.
Никифоров вспомнил, как шел мимо ее дома и как почему-то было стыдно. Только что она была совсем близко, и он касался ее тела. Он подумал, что даже не пытался ее поцеловать. Ему показалось, что она ждала этого. "Она порядочная женщина, - сказал себе Никифоров.
– Она ждала, что я просто ее поцелую. Не замечу ее неуступчивости и поцелую". Он не жалел, что не решился. Нечего было себе лгать: он знал, что такое короткая связь, какую пустоту и злобу дарит она. Могло быть, а не случилось. И это не случилось тоже связывало их.
– О чем ты думаешь?
– спросил
– О том же, что и ты.
– Тогда ты ведьма... Хотя недавно была русалкой.
– Нет, я не русалка и не ведьма. Просто замужняя женщина. Есть у меня муж. Правда, он сейчас в отъезде. Муж - хорошая защита от случайных знакомых.
– По-моему, тебе не нравится, что ты говоришь.
– Это тебе не нравится. А я иногда напоминаю себе, что я мужняя жена.
– А когда он вернется?
– К Новому году.
– Ну это скоро. Сейчас липы цветут, лето под горку пошло. Новый год совсем скоро.
– Скоро... И будем все начинать сначала... Ну, хватит! Не надо об этом. Расскажи лучше о себе.
– У меня все хорошо.
– Так не бывает.
– Почему не бывает? Сын не болеет, жена не пилит, с тещей нейтралитет. И на работе все в порядке: обещали снять только к концу года.
– Тебе тоже не нравится, что ты говоришь.
Они подъехали к санитарной станции. Полетаева отдала акт. Никифоров увидел, что цвет ее глаз похож на лесную герань. Она надела себе на голову венок, улыбнулась и, уже выйдя, сказала:
– Будь умницей. Все будет хорошо.
Он смотрел, как она уходит свободной прямой походкой, и испытывал глубокое одиночество.
Подул ветер, прикоснулся к кленам и снял несколько желтовато-зеленых листьев. Один лист опустился на лобовое стекло. Никифоров прислушался, не отзовется ли ее голос. Нет. Не отозвался. Был слышен шум далекого автоцентра, находившегося почти в двадцати километрах отсюда.
Он отвез акт, думал быстро уехать домой и не смог уехать.
Его занятия были повторением прошлых занятий и разговоров. Принял на работу двух отслуживших в армии парней, объяснился с мастером Верещагиным, распорядился направить на помощь малярному участку двух женщин из бухгалтерии и отдела кадров. С трудом уговорил их, обошел цех, ответил пятерым заказчикам, почему сорваны сроки ремонта... И так далее.
Но уже со следующего дня Никифоров заметил за собой странную новость: он мысленно разговаривал с Полетаевой. И она отвечала! Ну, это сон, баловство, думал он, это пройдет.
– ...Может, вы вправду хотите загнать нас за Можай? Я готов. Заедем в московскую дирекцию, а потом я в ваших руках. Видите, как лето бежит вприпрыжку... Такие длинные росы! А ведь уже позднее утро. Еще только ильин день, еще целый август впереди, но посмотрите вдаль, что за черная сеть вьется над горизонтом? Это пробные облеты грачей. На Илью до обеда - лето, а после обеда - осень...
Никифоров поехал с Полетаевой в Москву. Его вызвали в дирекцию, а она просто сбежала со своей санитарной станции, и оба понимали, что у них свидание, что они связаны общей тайной, что никакого будущего у них нет. Поэтому и последний летний месяц тоже был с ними как дружеское предостережение.
– Что у тебя нового?
– спросила Полетаева.
– Вот еду с тобой... Наверное, там меня не долго продержат. Подождешь? Или сходи в кино, пока я буду объясняться.
– Лучше подожду. Мне будет приятно тебя ждать.
– Но, сказав это тоном близкой женщины, она постаралась исправиться и добавила: - Только ты не долго, да?