На колесах
Шрифт:
Потерянная тысяча нашлась. Татаринов снова напомнил о завышенной цене ремонта старой "Волги". Никифоров затребовал у него копию счета и убедился, что сумма завышена в четыре раза. По его щекам как будто провели паяльной лампой. Татаринов виновато смотрел на него. Никифоров стал оправдываться: ремонт государственных машин в план автоцентру не входит, поэтому не было особого контроля... Но оправдываться в чужом жульничестве, словно в своем, было тошно.
– Виноватые дорого поплатятся, - пообещал он.
– Сегодня сделаем вам перерасчет.
– Не переживайте, - утешил
– Может, кто-то просто ошибся?
– Вряд ли ошибся. Рабочие получают четвертую часть от стоимости ремонта.
Из банка Никифоров помчался в центр.
– Разберись, - приказал он Журкову.
– Не хватало дурной славы в городе. Ты посмотри, там только за сварку гнезд под домкрат взяли девяносто семь рублей, а красная цена - от силы двадцатка. Разберись!
Журков мучительно медленно сел, подпер голову тяжелыми руками и стал изучать счет.
– Ты ступай к себе да там разбирайся, - сказал Никифоров.
– Если замешан этот сварной Слава, то учти - у одного заказчика стащили сирену, а он нашел и вернул!
– Что с тобой?
– удивился Журков.
– Не стоит так из-за госбанковской машины...
– Вчера Кирьяков отвез меня на экспертизу.
Журков выругался.
– Тебе звонила эта врачиха с санитарной станции. Вроде собирается к нам. Загонит нас за Можай...
– Ладно, ты разбирайся с госбанковской машиной...
Журков привел мастера Верещагина и бригадира Филимонова. Черные глаза Верещагина были мрачны. Этот Слава-сварной, симпатичный толстяк, которому Никифоров уже однажды простил прогул, приписал себе больше двухсот рублей.
– А куда смотрел мастер?
– спросил Никифоров, выгораживая Славу.
– Я смотрю в будущее, - ответил Верещагин.
– Вчера ваш друг отблагодарил его пятеркой... Никаких внеочередных машин не должно быть.
– Стоп!
– прервал Никифоров.
– Куда ты смотрел, когда выпускал госбанковскую "Волгу"?
– А!
– махнул рукой Верещагин.
– Да успеете вы стрелочника наказать...
– Всех вас надо лишить премии, - брезгливо сказал Журков.
– А сварщика уволить. Помните, как было в Горьковском центре? И ОБХСС и меченые деньги, а прокурор отказал в возбуждении дела.
– Вы о чем?
– спросил Верещагин.
– Там слесаря драли с заказчиков, их и поймали за руку, но прокурор заявляет: какая взятка? Их отблагодарили, они приняли. А взятки берут только должностные лица.
Позвали Славу. Он вошел, улыбаясь, и остановился у никифоровского стола. Сварщик был тучный, широкий, в распахнутой рубахе, стянутой на плечах лямками спецовочных брюк.
– Хочешь уйти с центра?
– спросил Никифоров.
– Еще чего!
– протянул Слава.
Услышав дурашливо-лукавое "еще чего", Никифоров ударил по столу ладонью:
– А мне кажется, ты хочешь перейти в гараж водоканала!
– В гараж?
– пожал плечами парень.
– Променять наши человеческие условия на ихние? У нас комфорт, а у них грязища.
– Он усмехнулся, зная, что сказал приятное директору. "Я виноват, конечно, - говорила его усмешка, наказывайте меня, но помните, что у вас не хватает пятидесяти рабочих".
–
– сказал Филимонов.
– Что ты говорил, когда сперли сирену у этого говоруна-дипломата? Ты сказал: "Напрасно наш Никифор боится гайку закрутить..."
– Давай-давай!
– оборвал Слава.
– Он тебе не "давай-давай", - сказал Журков.
– Филимонов - это и есть человеческие условия. Он тебе помочь хочет, а ты плюешь. Гнать тебя надо в три шеи!
– Как срочно крыло заменить, так Слава вам нужен, - с упреком произнес парень, глядя на Никифорова.
– Ну, был грех. Все ясно. Вы же меня знаете: можно поверить...
– Я должен простить тебя?
– спросил Никифоров.
– Иди покури, а мы еще посоветуемся.
– Чего советоваться? Давайте напишу заявление по собственному. Только без даты. Если не оправдаю, тогда гоните.
Слава насупился и ждал ответа. Его глаза были серьезные.
– Покури!
– велел Журков.
Снова затевался прежний разговор, как и о Губочеве.
– Не беда, что хитрят и ловчат, - сказал Филимонов.
– Всегда были хитрецы и ловчилы. Но прежде они боялись. Положим, решило общество не рвать в общественном лесу ни орехов, ни ягод, пока не поспеют, так нарушителей сами же крестьяне ловили. А сейчас... Эх, да что там сейчас! Чужие Славке все эти машины и заказчики. Душа у него бесконтрольная.
– Ехала деревня мимо мужика!
– усмехнулся Журков.
– "Душа"! Уважай законы, как цивилизованный человек, и будет у тебя душа спокойна.
И снова Никифоров не знал, что делать. Он уже простил Губочева, а еще раньше - прогул сварщика. Они были как бы членами его семьи, и это мешало директору: совестливое родственное чувство плохо совмещалось с административным да и всяким другим правом и законом.
Директор Никифоров отпустил людей.
Потом к нему пришел Губочев. Вместо белой рубахи с залежалыми складками на нем была синяя шелковая тенниска, тесная ему в животе - видно, парад уже кончился. Он доложил, что на железнодорожную станцию прибыли грузы.
– Я чист перед вами, - сказал Губочев.
– То стекло - случайность. Вытащил комок платка, вытер лицо и шею.
– Что надумали со мной делать?
– Работай. Склад продолжаем пломбировать.
– Стыдно мне перед людьми: не доверяют Губочеву.
– Там должны карт прислать, - сказал Никифоров.
– Прислали?
Крошечные гоночные автомобили поступили вместе с обычным грузом, три карта для взрослых и три для детей. Никифоров обрадовался, собрался ехать на станцию, захотел, чтобы и Полетаева обрадовалась. "Нина, слышишь? Я обзавелся детскими игрушками. Это креслице на раме с колесами и мотором. Я рад, что люди получат что-то такое, чего никогда не было в нашем городе. А наш городок - чудо из чудес. Например, известный тебе Журков твердит о законе и праве, как парламентарий, но выпорол слесаря, как феодал". Он усадил сына в низкое сиденье, чуть приподнятое над землей, застегнул ему каску, и Василий со страхом и восторгом рванулся навстречу своей первой дороге. И в такую минуту рядом с Никифоровым была Лена. Нет, все-таки жена, а не Полетаева.