На колесах
Шрифт:
Та, к которой Никифоров привык, не походила на нынешнюю Полетаеву. Та была свободна в речи, взгляде, одежде. А эта внимательно вглядывалась в него.
– Значит, тебя еще не снимают с работы?
– улыбнулась она.
– Зимой снимут, я тебе уже докладывал...
– А что ты тогда станешь делать? Пойдешь учителем ботаники? Не боишься?
– Боюсь?
– Он засмеялся.
– Чего же бояться? Власть мне не нужна. У меня от нее постоянный голод на людей. Снимут - я сразу выздоровлю.
Полетаева тоже засмеялась:
– Странный ты... Это пройдет. Все
– Порой мне кажется, что такие, как я, смешны и нелепы. Я жду, что мне дадут медаль...
– Ты гордец, каких свет еще не видывал!
– Какая-нибудь награда мне обеспечена, - сказал Никифоров.
– Наказание - это тоже награда.
Так они переговаривались, развлекаясь в дороге, и спустя час въехали в Москву. Но Москва была только снаружи, а внутри машины по-прежнему оставалось ощущение дороги. Чем больше людей было на улицах, тем незаметнее они становились, и поэтому город был для Никифорова и Полетаевой как будто лесом.
Они обедали в маленьком арбатском кафе, она гадала на кофейной гуще и видела островерхие дома, мужчину я женщину, и птицу, похожую на облако. ("Надо же, на кофейной гуще!
– усмехнулся он.
– Это я не умею"). Потом она покупала в магазине зеленый ситец в горошек, он ждал ее. Потом поехали на выставку скульптуры древних ацтеков, смотрели на мрачные базальтовые фигуры, одна из которых называлась "Жизнь", - широкое плоское женское лицо с приоткрытым толстогубым ртом, на лбу и груди украшения из черепов.
– Наверное, они приносили человеческие жертвы.
– Полетаева протянула руку к скульптуре и вдруг отдернула ее.
Они гуляли по Москве до вечера, рассказывали о себе и как будто вместе создавали новых Никифорова и Полетаеву. Когда они возвращались, Никифоров затормозил возле съезда на лесную дорогу. Полетаева засмеялась, обхватила его за шею и поцеловала быстрым крепким поцелуем.
– Спасибо тебе, - сказала она.
– Поехали!
– И снова поцеловала.
VII
В четверг, около шести часов вечера, Никифорову стало известно, что в кассе пропала тысяча рублей дневной выручки, но он не поверил: не могло такого случиться, просто недоглядели, обсчитались... Побежал вниз, прыгая через две ступеньки.
На столе в кассе лежали холщовые мешки с деньгами, сейф был распахнут, ящики выдвинуты. Кассирша грузно сидела на стуле посреди комнаты.
– Я никуда не выходила, - сказала она.
– Приготовила инкассатору... Можете меня обыскать.
Она взяла сумочку и вытряхнула себе на колени.
– Тысяча - это не иголка, - спокойно сказал Никифоров.
– Давайте вспомним, что вы делали.
В двери заглядывали диспетчер, инженер по гарантии, женщины из бухгалтерии. Кто-то предложил позвонить в милицию. Никифоров велел закрыть дверь. Но дверь закрылась лишь на минуту, и появился инкассатор, настороженный человек в мешковатом темно-синем костюме, со свертком под мышкой. Никифоров глядел с любопытством, пытаясь угадать, где у него пистолет. Кассирша торопливо сложила в сумочку кошелек и ключи. Заискивающе улыбаясь, сдала инкассатору
Она опустила руки и с покорностью и страхом смотрела ему вслед. У нее были две дочери, муж и старая мать. Что ее ждало? Позор? Или даже тюрьма? Ее спину перерезал след тугою лифчика. Эта полнеющая женщина еще в меру сил следила за собой, хотела быть моложе, стройнее. Все же он не думал, что она украла. Скорее бы он решил, что деньги похитила дьявольская сила, если бы можно было так решить.
– Надо звать милицию, - снова сказали в дверях.
– А ну дайте пройти!
– послышался насмешливо-грубый голос Журкова. Говорят, у нас детективная история?
– Он вошел и закрыл дверь.
– Ой, Вячеслав Петрович!
– вздохнула кассирша.
– Беда такая...
– Давайте по порядку: что вы делали?
– сказал Никифоров.
– Не брала я их, честное слово!
– А никто этого не говорит, - сказал Журков.
– Когда обнаружилось?
– Когда?
– переспросила она и стала вспоминать: - Я разложила деньги в мешки. Написала квитанции. Опломбировала... Нет-нет, не так! Сперва вложила квитанции, а потом опломбировала. И все.
– Что "и все"?
– сказал Журков.
– Больше ничего не делала. Искала деньги.
– Так они уже пропали?
– Уже.
– Да ты толком рассказывай!
– прикрикнул Журков.
– Ты-то будешь отвечать следователю.
– Ладно уж, отвечу, - зло вымолвила кассирша.
– Звоните в милицию. Пусть ищут.
– Интересно!
– заметил Журков.
– Значит, когда ты вкладывала деньги в мешки, деньги были. А когда вложила - тысячи нет?
– Александр Константинович!
– спросила кассирша у Никифорова.
– Вы-то мне верите? Верите вы мне или нет?
– Верю, - ответил он.
– И Журков верит. Ты, Вячеслав Петрович, не горячись...
Журков достал платок и вытер лоб. Брюки у него были обвисшие, как у инкассатора.
– Думаешь, она дважды положила в один мешок?
– спросил он.
– Чего же мы ждем? Надо ехать в банк!
– Позвони управляющему, - посоветовал Журков.
– Может, застанешь.
Никифоров посмотрел на часы и кивнул. Вишневая "ноль-третья" уже выскочила на шоссе и помчалась к подъему, чтобы опередить минутную стрелку. Но Журков был прав: сперва следовало позвонить. И вишневые "Жигули" остались неподвижными у подъезда автоцентра.
Никифорову вспомнились седовато-золотистый ежик управляющего банком Татаринова и его зеленая "Волга" старой модели. "Вы довольны ремонтом машины?" - приготовил он начальную связь-вопрос. Однако Татаринов уже уехал из банка. К семи часам Никифоров был у него дома. Там ужинали. Он отказался присесть за стол и объяснил свою нужду. Татаринов налил ему пива, но Никифоров не прикоснулся к стакану. Татаринов укоризненно выпятил толстые губы и сказал:
– Напрасно вы нарушаете инструкцию: деньги должны укладывать два человека. Сегодня мы уже ничего не сможем сделать. Это исключено. Я утром сам вам звякну. Если обнаружим лишние, они не пропадут.