На Москву!
Шрифт:
– - Отдайте мне ее назад, Балцер! Сейчас отдайте!
– - вне себя крикнул Петрусь, тщетно вырываясь из державших его жилистых рук.
– - Письмо это не к вам...
– - А я так думаю, что именно ко мне. Повернувшись к огню костра и лукаво прищурясь одним глазом, Балцер Зидек начал разбирать нечеткую, очевидно, наскоро сделанную русскую надпись:
– - "Его милости князю Михаиле Андреевичу Курбскому..."
[]
Но в это время Петрусю удалось оттолкнуть от себя одного из пушкарей. Не успел шут уберечься, как письмецо было выхвачено у него из рук и полетело
– - А! Попался, изменник, -- прошипел он, с торжествующим видом озираясь на окружающих.
– - Вы все ведь, Панове, слышали сейчас, что письмо это было к его милости князю Михайле Андреевичу Курбскому?
– - Слышали, как не слышать, -- был единодушный ответ.
– - А откуда шло к нему письмо? Из крепости от москалей. Что из того следует? Что его княжеская милость, без ведома пана гетмана, переписывается с москалями. А кто переносит их письма взад и вперед? Этот вот голубочек. Так голубочек ли он, полно? Нет, он -- гнусный клоп! А что делают, скажите, с клопами?
– - Их давят! Жгут! Веревки на него жалко! В огонь клопа!
– - раздались кругом негодующие голоса.
Два пушкаря были, казалось, непрочь и на этот раз послушаться "гласа народного"; но Балцер повелительным жестом предупредил скороспешную экзекуцию:
– - Стой! Не будет щура, так и господин от всего, пожалуй, отопрется. А в господине вся сила: птица крупного полета! Клопа же раздавить всегда поспеем. Отведите-ка его к пану Тарло; а уж тот доложит пану гетману.
Приказывал это уже не потешник, а приближенный пана гетмана, и пушкарям нельзя было не исполнить приказа.
Недолго погодя в комнату к Курбскому вошел пан Тарло с приглашением пожаловать к пану гетману. Хотя ему при этом и не было сказано, для чего его требуют, но уже по тому надменному презрению и чувству удовлетворения, которые слышались в звуках голоса, светились в черных глазах его недруга, Курбскому нетрудно было догадаться, что его ждет что-то очень неприятное. То настроение, в котором он застал затем гетмана и находившихся уже в его кабинете царевича и шута, точно также не предвещало ничего доброго. У старика Мнишека, встречавшего Курбского всегда очень приветливо, на этот раз вид был какой-то насупленный, а у Димитрия -- крайне озабоченный и печальный. Тем не менее, царевич постарался придать своему голосу возможное дружелюбие, когда обратился к входящему с такими словами:
– - Ты был мне всегда самым верным другом, Михайло Андреич; и теперь я не потерял еще в тебя веру. Но потому-то я и не хотел допрашивать тебя с глазу на глаз: да не помыслят, что я тебя подучил, -- как отвечать.
Курбский смотрел на него без всякого замешательства, с недоумением человека, не знающего за собой никакой вины.
– - Прости, государь, -- сказал он, -- но по словам твоим выходит, будто бы я должен в чем ответ держать...
– - К чистому никакая грязь не пристанет, -- заговорил тут Мнишек, проводя ладонью по своему голому, лоснящемуся темени, -- что служило у него всегда знаком сильного душевного волнения.
– - Двумя словами, любезный князь, вы можете рассеять тяготеющее над вами обвинение. Скажите: в каких сношениях вы находитесь с Басмановым?
Курбский выпрямился во весь свой внушительный рост, и глаза его засверкали благородным негодованием.
– - Я с Басмановым?
– - переспросил он, оглядывая всех присутствующих.
– - Да кто посмел взвести на меня такой поклеп? Уж не вы ли, Балцер?
– - сообразил он по ядовитой усмешке, искривившей тонкие губы шута.
– - О, ваша княжеская милость!
– - отозвался тот с откровенным нахальством.
– - Коли у вас есть на то свой близкий человек, так дерзну ли я непрошенно оказывать вам услуги.
"Петрусь был в замке у Биркиных и на обратном пути попал в руки поляков".
От этой мысли Курбскому нельзя было уже не смутиться. Мертвенная бледность, покрывшая вдруг его лицо, не ускользнула от внимания Мнишека. Он кивнул своему адъютанту:
– - Введите-ка сюда арестанта.
"Если арестант этот -- мой Петрусь, то про Марусю я не дам ему сказать ни слова", -- решил про себя Курбский.
Арестантом, в самом деле, оказался Петрусь, и когда глаза последнего, как бы вопрошая, прежде всего остановились на его господине, этот покачал отрицательно головой: "молчи, дескать, не проболтайся".
– - Пожалуйста, князь, без тайных знаков!
– - сухо заметил гетман; затем обернулся к хлопцу.
– - У тебя при обыске нашли письмо. Ты не хотел отдать его в чужие руки и бросил в огонь. Очевидцами этого были Балцер Зидек и все ратники у костра. Стало быть, отпираться от этого тебе было бы напрасно.
– - Я и не отпираюсь, -- отвечал Петрусь, смело глядя в глаза допросчику.
– - А к кому было письмо?
– - Почем мне знать? Я неграмотный.
– - Да я-то грамотный!
– - подхватил тут Балцер Зидек.
– - На затыле письма стояло: "Его милости князю Михайле Курбскому". Аль не слышал, как я читал?
– - Слышал; да мало ли что ты прочитаешь, чего вовсе и не написано! Сбрехнуть на добрых людей такому злюке ничего не стоит.
Что тот, действительно, был "злюкой", доказал поток отборной брани, излившейся теперь из уст его на казачка. Но старик-гетман властно предложил шуту не забываться, а потом обратился снова к допрашиваемому:
– - Да кто-нибудь же передал тебе то письмо?
– - Никто не передавал.
– - Откуда же ты взял его?
– - В поле поднял.
– - В каком месте?
– - В каком месте?.. Да около траншеи. Э! Думаю, кто-нибудь обронил. Покажу-ка своему князю...
– - Прекрасно. Но для чего же ты в таком случае бросил его в костер?
– - Чтобы оно этому аспиду не досталось. Находка -- моя; а он ее силой, вишь, у меня отбирает. Так вот, небось, у него и оставлю! Не мне, так и не ему!
– - Ловок ты, я вижу, на всякие увертки, -- сказал Мнишек.
– - Но это тебе, любезный, ни к чему не послужит.
– - Да отсохни у меня язык.
– - Не гневи Бога! Как раз отсохнет. Мы и без тебя все доподлинно уже знаем...