На пороге войны
Шрифт:
– Самому изготовлять броневые стали не приходилось. Последние два года я специализировался на ферросплавах, работал на Челябинском ферросплавном заводе.
– Знаю, мне Тевосян о вас рассказывал. Я ведь тоже производством вооружения не занимался, – тихо произнес Рухимович, – но партия поручила, и теперь нужно будет этим делом заниматься. У нас у всех одна основная специальность – мы большевики.
Рухимович задумался.
– Вы ведь с Тевосяном изучали производство качественных сталей на заводе Крупна? Видели, вероятно, как немцы и броневые стали изготовляют?
– Видел. И
– Ну вот, вам и карты в руки. Это уже много. Другие этой возможности не имели. Трудно будет – обращайтесь ко мне, чем смогу – помогу. Начальник управления и главный инженер главка у вас очень хорошие партийные товарищи. Они вам подробно расскажут, что конкретно вам нужно будет делать. Тевосяна я тоже просил помочь, вам на первых порах.
Рухимович опустил голову на скрещенные на столе руки.
– Задачи перед нами стоят большие и нелегкие. Самое трудное заключается в том, что решать их надо очень быстро. В этом сейчас главное.
На меня был направлен спокойный взгляд наркома.
«Какие у него уставшие глаза, – промелькнуло у меня в голове, – и эти сине-зеленые подглазники. Так же, как и Тевосян, работает много и мало спит. Для сна нет времени. Дел много, и все срочные».
– Желаю успеха, – Рухимович поднялся и протянул руку. Рука теплая, и в глазах также теплота.
Вышел я от Рухимовича с хорошим настроением. Ну вот, как будто бы и ничего он мне особенного и не сказал, а разговор запомнился и вызвал радостное чувство.
В то время, когда необходимо было быстро организовать сложное производство самых различных видов современного оружия, в Наркомате оборонной промышленности нужен был руководитель, заслуживающий большого доверия. Таким и был Рухимович, старый революционер, принимавший активное участие в революционном движении с 1904 года и имевший огромный опыт руководящей работы.
В дни Октябрьской революции он был председателем Харьковского военно-революционного комитета и участвовал в установлении Советской власти в этом крупнейшем промышленном центре. В 1919 году он был членом Совнаркома Украины и членом Реввоенсовета 14-й армии.
После окончания гражданской войны, когда главными стали хозяйственные задачи, Рухимович был направлен на работу в угольную промышленность. В начале двадцатых годов он руководил одной из основных организаций по добыче угля на Украине – трестом Донуголь, а в начале 1930 года его назначили управляющим Кузбасугля. Затем он был утвержден заместителем наркома тяжелой промышленности СССР. Отсюда он и пришел в новый Наркомат оборонной промышленности.
Рухимович был хорошо известен партии. На XIII съезде он был избран членом Центрального Комитета партии и с тех пор находился в составе ЦК.
Но, к сожалению, Рухимович недолго пробыл на посту руководителя оборонной промышленности. Он был заменен М.М. Кагановичем.
На мой вопрос, чем вызвана эта замена, Тевосян сказал, что ему ничего не известно. Видимо, у Тевосяна не было желания продолжать этот разговор, и он сказал:
– Давай думать не об этом, а о том, что необходимо сделать, чтобы справиться с порученным нам делом.
В ту пору братья Кагановичи были в
С Михаилом Кагановичем мне довелось проработать почти два года. Это был грубый, шумливый человек. Я никогда не видел его с закрытым ртом – он всегда говорил и всегда поучал, любил шутить, но шутки его были часто неуместны, неостроумны и оскорбительны для тех, кого они затрагивали.
В то время и родилась острая и едкая шутка. Нарком у себя в кабинете рассказывает сидящим за столом анекдоты. Все смеются за исключением одного. К нему наклоняется сидящий рядом и говорит: «Ты что не смеешься?» – «А чего мне смеяться. Я не в вашем наркомате работаю».
М.М. Каганович плохо разбирался в технике дела и наркоматом по существу руководили его талантливые заместители И.Т. Тевосян, Б.С. Ванников и М.В. Хруничев. Они направляли работу всех главных управлений, заводов, много внимания уделяли огромному строительству. Каганович большую часть времени представительствовал на разного рода совещаниях. Когда он приезжал в наркомат, то собирал заседания, на которых, обычно, кого-нибудь распекал или осмеивал.
Как-то я был свидетелем разговора, когда Хруничев в сильном возбуждении сказал, обращаясь к Ванникову:
– Как хочешь, Борис Львович, но этого дальше сносить нельзя, надо о наркоме поставить вопрос в правительстве.
– А как это ты, интересно узнать, поставишь? Исправить его нельзя – он от роду такой. А для того чтобы снять с поста – надо иметь более веские мотивы, чем грубость. Нас спросят: «Ну, а в руководстве наркоматом он какие-нибудь грубые ошибки допускает?» Что мы на это ответим? «Нет, не допускает, потому что все предложения мы готовим, и все приказы наркома по руководству промышленностью также нами разрабатываются». – «На что же вы жалуетесь тогда, чего вы хотите? Чтобы над вами был начальник, который бы вам не грубил, но и не считался с вашим мнением?» Постановкой вопроса о грубости Кагановича – мы прежде всего самих себя поставим в глупейшее положение. Пришли руководители оборонной промышленности и докладывают не о состоянии пропзводства вооружения, а о том, что нарком ведет себя некультурно. Ты как хочешь, Михаил Васильевич, а я с этим вопросом не пойду.
– Ну, тогда мы, что ли, заместители, давайте зайдем все вместе к нему и поговорим начистоту, – настаивал Хруничев.
– Зайти, конечно, можно и поговорить тоже можно, – как-то нехотя произнес Ванников. – Но только поможет это, как рыбе зонтик.
Мне неизвестно, состоялся ли разговор у заместителей с наркомом или нет, так как наркомат вскоре разделили на четыре, а еще через несколько месяцев М.М. Каганович оказался не у дел…
…Но я несколько забежал вперед. В те дни М.М. Кагановичу приглянулось только что отстроенное здание Управления московского метрополитена, и он внес предложение передать его наркомату.