На пути в академию
Шрифт:
Рядом с замком была деревня, в которую мы и вошли. Добравшись до отдельно стоящего дома, построенного из старых камней, наверное, не меньше, чем двухвековой давности, мы, скромно постучавшись, вскоре были запущены его хозяйкой внутрь.
Но вначале дверь нам открыл здоровый детина, на вид слабоумный. Ни слова не говоря, он стоял в проходе и безучастно смотрел на нас.
— Кого там чёрт на ночь глядя принёс, Грэхэм?
— Это мы, святая Аерин!
— Кто это, мы? — и отодвинув парня, в проёме возникла хозяйка дома. Это была женщина неопределённого возраста,
Если оценивать фигуру, то сорок это было много. Если смотреть на лицо, то сорок было мало, а если заглянуть в глаза, то можно было увидеть и целый век, прожитый на этом свете. Женщина, которая, без сомнения, являлась ведьмой, одета была в длинное, серое платье из домотканой ткани, плотно облегавшее её хрупкую фигуру. На плечах лежал неожиданно яркий, цвета изумрудной зелени, платок, открывавший её тёмные, не тронутые сединой, длинные волосы.
— Вилли, сколько лет, сколько зим ты шатался, неблагодарный ублюдок, которого я прижила от англичанина. Где ты шлялся, подлая тварь, и с кем ты в очередной раз связался? Вижу, знакомство было для тебя полезным, и теперь ты явился подлечить свои раны у безвольной матери, да ещё и притащил с собой своего друга, всего переломанного.
Говорили они по-ирландски, иногда добавляя английские слова, но я уже стал понимать и этот язык, и даже научился составлять простые фразы на нём. Языки давались мне всё легче и легче, возможно потому, что большинство европейских языков имеют общие корни и, зная один, легко научится говорить и на другом.
Я с удивлением посмотрел на сникшего капитана, молчаливо поджавшего губы и спрятавшего взгляд от разгневанной старухи, у которой от злости стали видны все мимические морщины на лице, до этого искусно скрытые. Вот уж, действительно, неожиданность!
— По делу, мать, мы шатались, а это не друг, а мой товарищ, я должен ему кое-что, и он ещё сопляк, чтобы быть моим другом, да и разного мы полёта птицы. А свои несчастья, которые ты видишь на наших лицах, мы приобрели в пьяной драке, когда спокойно обедали в корчме «У Патрика».
— Спокойно? Обедали? Не смеши свою мать, отщепенец. Когда это ты, сын друида, спокойно обедал, да ещё и в корчме. Твой ирландский дух бунтаря никогда не позволит тебе уйти оттуда, не помахав кулаками. Или я не права?
Вилли скромно помолчал и, неловко тряся головой, словно желая избавиться от материнского сарказма, сказал.
— Ты бы пустила нас, мать, внутрь, а то мы голодные и больные.
— Грязные, как свиньи, и такие же вонючие, как вы посмели прийти в дом целителя, пусть она и приходится матерью одного из вас, в таком виде?
Право, риторический вопрос! Не знаю, что дёрнуло меня за язык, но я ответил ей.
— Не надо оскорблять незнакомых людей, донья, если вы их не знаете. Я ничего не могу сказать в своё оправдание. События слишком быстро пошли не в ту сторону. Но я идальго, зовут меня Эрнандо, и мы пришли к вам за помощью, добронравная донья, пусть и не вовремя.
— Проходите! — коротко бросила целитель и отступила назад, прищурив на меня свои тёмные глаза.
Мы вошли в дверь каменного дома, внутри которого оказалось неожиданно уютно. В небольшом очаге, похожем на камин, горел огонь, тепло которого распространялось вокруг, нагревая холодные камни. Тихо стрекотал сверчок, притаившийся где-то в углу, пахло травами и мёдом. В доме царил уют, созданный заботливой женской рукой.
— Раздевайтесь! Вилли, ты ещё не забыл, где находится колодец? В пристройке найдёте бочки, в них можно славно помыться и смыть с себя все ваши приключения и грязь. Цени материнскую доброту и заботу, бессовестный интриган.
Дальнейшее было не сильно интересно. Натаскав из колодца воды, каждый в свою бочку, и разбавив её горячей, нагретой на костре, мы смогли помыться. Вместо мыла воспользовались песком и куском коричневого щёлока. Им же выстирали свою одежду. Чистые, в мокрой, но чистой одежде, надетой на побитые тела, мы явились снова под очи целительницы, усевшись перед очагом. Одежда стала парить, но Аерин не собиралась нас жалеть. Видимо, это был один из этапов перевоспитания, впрочем, абсолютно бесполезный.
— Кто вы? — обратилась она ко мне.
— Эрнандо Хосе Гарсия-и-Монтеро, идальго, моряк и потомственный навигатор. В подтверждение своих слов я показал висевшую на моей шее астролябию.
— Я почувствовала её, малыш, я верю тебе, и верю, что ты идальго. Но как тебя угораздило связаться с моим непутёвым сыном?
— Цепь случайных событий, уважаемая донья. Абсолютно случайных и абсолютно непреодолимых. Дело в том, что я направлялся в Испанию, но пути Господни неисповедимы, и видно так было угодно Богу, чтобы я оказался на пути у вашего сына и с ним вместе подвергся разнообразным приключениям, смысл и эпизоды которых были крайне неблагоприятны, и я не хотел бы с вами ими делиться. Слава деве Марии, мы смогли добраться до вас.
— И что же вам от меня надо?
На этот вопрос уже ответил Вилли.
— Мы прибыли к тебе за помощью, матушка. Эрнандо нужно выправить нос, залечить его раны и немного поменять внешность.
— С чего бы такая забота о младшем товарище, а Уильям?
— Я должен ему!
— А я, значит, должна делать это бесплатно? Только лишь из любви к своему непутёвому сыну, и далеко не единственному моему отпрыску, — фыркнула ведьма.
— Тебе заплатят! К графу Клэнбрасиру должен на днях прибыть казначей, с крупной суммой денег, из них ты и получишь причитающиеся за лечение деньги.
— С каких это пор ты стал знаком с Гамильтонами, мой непредсказуемый сын?
— Я с ними и не знаком. С ними знакомы люди, на которых я работаю, матушка.
— Гхм, тогда завтра с утра и займёмся вашими телесными и душевными ранами. Спать будете на чердаке, заодно и ворон погоняете, а то устраивают у меня там переговоры друг с другом поутру. Завтра поговорим! — резко оборвала она разговор, и мы, послушные как овцы, поплелись на пресловутый чердак почивать, захватив с собой два одеяла и большой пучок сена, вместо подушек.