На разрыв
Шрифт:
Это она, Рая, проблема.
– Послушай, дорогая, – наконец, говорит мать. – Это самый лучший вариант для Олега, они со Златой с самого начала идеально друг другу подходили…
– Ты не можешь этого знать. – Непонятно, зачем спорить, если всё уже решено, но удержаться Рая не может. И не пытается. А даже если бы попыталась, вряд ли смогла бы сейчас себя контролировать. – Они же тогда даже не пробовались.
Слова собираются в горле колючками. Мать снова молчит.
– Они пробовались четыре года назад, – наконец, говорит она, и Рая понимает, что
Сама не зная, зачем, Рая спрашивает:
– И что же им помешало?
Она как будто бы отдирает засохшую корочку со старой болячки (ну, если не считать того, что рана исключительно свежая). Или расковыривает едва заживший прыщ. Или давит на синяк на колене, проверяя, больно или нет, есть опухоль или нет, нужно ли идти к врачу или можно сразу на лёд.
Или, чего уж там, сначала разрезает себя, а потом забирается в открытую рану руками, чтобы сделать больнее, больнее, больнее.
Интересно, а предел вообще есть?
– Тогда родители Златы не захотели менять тренера и возить её на далёкий каток.
Вот оно что. Родителям Златы, видимо, были не интересны высокие спортивные результаты, потому что ради высоких результатов переезжают поближе к катку, а то и в другой город, если потребуется. Или в другую страну.
Если бы на других планетах занимались фигурным катанием, то можно было бы и на другую планету.
Рая сглатывает, пытаясь растворить колючки в горле, прогнать их, но ничего не выходит. Голос звучит сипло, безжизненно:
– И вы решили, что по юниорам, в общем-то, можно и со мной докататься?
Мне ведь не надо переезжать. Я ведь уже у этого тренера.
– Да, – на этот раз мать отвечает без промедления. – Детка, ты же знаешь, многие распадаются перед переходом во взрослые.
Ага, мысленно кивает Рая. Это нормально. Всё равно по взрослым придётся начинать с чистого листа.
В собственной голове она цитирует слова собственной матери.
Вслух говорит:
– Четыре года назад, – и отключается.
Четыре года назад её брат пробовался с другой, и за четыре года ей никто ни разу об этом не сказал. Даже не намекнул. Четыре года. Сорок восемь месяцев, в течение которых её партнёр, её родители и её тренер, очевидно, то и дело возвращались к идее смены партнёрши.
Убрать её, как сломанный винтик, нет, даже как реквизит, как обыкновенную деталь, и заменить на другую.
Ту, с которой больше химии и больше возможностей. Как будто она ничего не достойна, как будто она недостаточно хороша. Ну, разве что покататься несколько лет (девять долбаных лет!), заработать себе имя, выиграть все мыслимые и немыслимые юниорские титулы (смешно, как будто он сможет перетащить их медали в свою новую пару!) и выбросить её. За бортик. Под лестницу.
Олег даже старые ботинки никогда не выбрасывает: они так и лежат у него в комнате, целая
Ботинки он не выбрасывает, а её – очень даже.
Самое смешное: все знали. Мать знала. И ей не жаль. Она даже не перезванивает.
Рая смотрит на телефон в своей руке, будто не понимая, откуда он взялся, а потом, с силой размахнувшись, бросает его в стену. Она ждёт жалобного звона, разлетевшихся в стороны кусков пластмассы и осколков стекла – и облегчения, но ничего подобного не происходит.
Телефон мёртвым камнем падает на пол. Облегчения нет.
– Ты в порядке? – выныривает из дверного проёма чья-то лохматая голова.
Нет, думает Рая, я нихрена не в порядке.
2. Варвара
– Я не буду ему звонить, потому что с незнакомого номера врываться в чужую жизнь просто невежливо, – раздражённо говорит Варвара, мысленно добавляя, что на всём белом свете не существует ни одной вещи, которую нельзя было бы обсудить или о которой нельзя было бы договориться по переписке.
– Как знаешь, – только отмахивается от неё редактор. Ему, в общем-то, сорок раз наплевать, каким именно способом она договориться о встрече (да и будет ли вообще, эта встреча), главное, чтобы материал был готов к нужному сроку.
– Вот и отлично.
Привычка оставлять за собой последнее слово сидит в ней так же глубоко, как и ненависть к телефонным звонкам, и, удовлетворённая результатом беседы с редактором, она кладёт руки на клавиатуру, чтобы парой нажатий на клавиши отыскать нужного человека.
Нужного человека зовут Оскар, и, наверное, не её бы корова мычала, но ей всё равно очень смешно. Оскар. Ну надо же. Он занимается организацией мероприятий самого разного профиля – от тематических вечеринок до опен-эйров, от книжных клубов до ресторанных дней, и именно о последних ей нужно поговорить, так что в несколько щелчков по клавиатуре и пару кликов мышкой она находит его странички во всех возможных социальных сетях. Она успевает кликнуть на «написать сообщение», быстро набрать, кто она такая и что ей от него нужно, назвать дату ориентировочной встречи и даже нажать на «отправить» прежде, чем над головой раздаётся знакомый голос:
– Привет.
Варвара даже вздрагивает от неожиданности, но, впрочем, не стесняется этого.
– Привет, – отвечает она, поднимая глаза и одновременно вытаскивая карандаш из-за уха.
Ещё одна привычка: прятать карандаши то за уши, то в волосы, формируя невообразимые пучки по аналогии с теми, что модницы делают на изящные палочки, только в три раза небрежнее: потому что волосы у неё не достают даже до плеч и, соответственно, из любого пучка выбиваются.
Рядом с её столом, уже зашвырнув внушительную спортивную сумку на свободный стул, стоит Егор – младший брат одной из коллег, Янки, буквально пять минут назад вызванной к директору на очередную промывку мозгов.