На разрыв
Шрифт:
С выразительными руками и хрупким телосложением можно жить и обычную жизнь. Безо всякого там балета, безо всякой там художественной гимнастики. Без фигурного катания. Без спорта вообще.
Можно забрать документы из института физической культуры и спорта, куда она поступила в прошлом году сразу после окончания школы (в которую не очень-то ходила, но тем не менее успела натерпеться издевательств от одноклассников) и поступить куда-то ещё. Попробовать себя в любой другой сфере, от стоматологии до, скажем, театра. Или юриспруденции. Или там биологии: за оставшиеся пару месяцев проштудировать все учебники, какие только найдутся, и сдать
Возможностей открывается масса, и Рая занимается тем, что отчаянно врёт себе, будто они её не пугают.
Ну, может быть, по сравнению с посещением катка они пугают её не так уж и сильно.
Там, внутри, уже забрав свои вещи, она не может отказать себе в сомнительном удовольствии – пройти по тёмному коридору ко льду и, не выходя на свет, посмотреть тренировку Олега и Златы. Про выразительные руки и талант к музыкальной интерпретации Рае говорили не раз, так часто, что уже надоело, но она и не знала, что в восемнадцать в ней откроется новый дар, новое умение – умение точно знать, как причинить себе боль. Она, разумеется, прекрасно помнит, во сколько начинается ледовая тренировка, и знает, что если по времени ничего не изменилось, то можно успеть аккурат к её середине (когда даже вечные опозданцы уже выйдут на лёд и её присутствия в узком коридорчике никто не заметит). И да, по времени действительно ничего не изменилось, и эта стабильность – ещё один уверенный способ сделать себя самым несчастным человеком на свете.
Есть она или её нет, это не имеет никакого значения. В планетарной системе, где всё вращается вокруг Олега, кроме планеты-спутницы ничего не меняется: расписание остаётся всё тем же, раздевалка остаётся всё той же, тренеры остаются всё теми же…
Он сам остаётся всё тем же.
Даже из своего укромного места Рая видит его так, будто он катается от неё в нескольких сантиметрах. Всё тем же движением он откидывает свою тёмную чёлку с высокого бледного лба, и так же нетерпеливо дёргает локтем, и так же очевидно выдыхает перед тем, как со всей скорости броситься в твиззлы.
Он даже за руку Злату берёт точно так же: властно, уверенно, так, что его ладонь оказывается сверху, а пальцы не переплетаются с её пальцами, но тепло, уютно обхватывают, защищая со всех сторон, и изнутри оно ощущается примерно как вывих, только располагается этот вывих где-то в груди.
Так, вывихнутая, она и уходит – на чужих, незнакомых ногах добирается до кабинета директора, чтобы там написать заявление об откреплении от спортшколы, и пишет его чужими, незнакомыми пальцами. Непослушные пальцы с трудом держат ручку и не могут толком убрать выпавшие из пучка волосы с глаз, но, по крайней мере, ей удаётся не разрыдаться.
Вообще-то, если честно, ей совсем не хочется плакать.
Она держится ровно, спокойно, уверенно. Держать лицо даже во время обидных поражений (раньше ей казалось, что нельзя придумать ничего хуже четвёртого места, но теперь она, конечно, понимает: ошибалась, ещё как ошибалась) – ещё один талант, без которого невозможно представить хорошую фигуристку, да и спортсменку вообще, поэтому Рая изо всех сил делает вид, что с ней всё в порядке.
Встреченный в коридоре Валерка одобряюще улыбается ей – глазами, губами и каждой веснушкой, и у неё получается выдавить улыбку в ответ. Даже нет, не
Валерка – самый солнечный человек на Земле, и не улыбаться ему в ответ – настоящее преступление.
– Тебя здесь не хватало, – говорит он с теплом, явно собираясь добавить что-то ещё, но Рая не позволяет.
– Я ухожу, – говорит она.
Ей не хочется быть жестокой, но жестокими, наверное, можно назвать оба варианта: сказать или не сказать, признаться или не признаться.
Валерка всё ещё улыбается, но только губами. Глаза у него становятся тёмными, настороженными.
– Ты имеешь в виду «мне пора, я побежала, отойди с дороги, но завтра после тренировки обязательно меня разомнёшь» или «я забрала документы, завязала с фигурным катанием и больше мы никогда не увидимся»?
Из чужих уст «завязала с фигурным катанием» звучит почти не страшно, почти привлекательно, но что-то внутри всё ещё не даёт ей окончательно на это решиться.
Рая качает головой.
– Ухожу из школы, – и, поддавшись неожиданному порыву, добавляет: – Я не знаю, что дальше.
Уже через секунду она практически жалеет о сказанном. Точно пожалеет, если Валерка начнёт её утешать, или успокаивать, или заверять, что все великие люди проходили через что-то подобное и нужно только одно: не сдаваться.
Проблема в том, что она – не великая. Если она сдастся, никто не заметит.
Впрочем, Валерка ничего такого не говорит. Только снова улыбается:
– Зато я знаю. – И, взяв её за руку, тянет вглубь коридора, к своему кабинету. – Давай, раздевайся.
Он держит за руку совершенно по-особенному – за запястье, как будто ловит её ускользающий пульс, не давая ему бусинами рассыпаться по холодному полу. Раздеваться перед ним абсолютно привычно, так что Рая, не думая, стягивает сначала толстовку, а потом майку – мятую, грязную, ту, в которой спала, и следом за ней – потёртые джинсы. Одежда летит в сторону, туда, где прямо на полу уже примостились её сумка и куртка.
Рая не стесняется: спорт на корню убивает любое стеснение, просто стоит перед Валеркой, опустив руки, и ждёт указаний.
– На кушетку, – говорит он.
Подчиняться легко и приятно. Не нужно думать, что делать, нужно просто делать – и всё.
На знакомой кушетке, под знакомыми руками, глядя на знакомый пейзаж в знакомом окне, Рая наконец-то может расслабиться. Сильные, уверенные пальцы проходятся по всем её мышцам, выбивая усталость и напряжение, а вместе с ними – и боль, и ей становится жаль, что нельзя раскрыть грудную клетку и попросить Валерку – вправить вывих! – помассировать сердце, потому что он, кажется, единственный в целом мире человек, которому не наплевать.
За последние несколько дней она и забыла о том, как хорошо, когда кому-то не всё равно.
Рая не очень-то верит в теорию о том, что если случилось что-то плохое, то следом обязательно случится что-то хорошее, но вот теория о том, что если случилось что-то хорошее, то буквально через пару минут можно смело ждать чего-то плохого, никогда не подводит. И для того, чтобы описать плохое, достаточно всего лишь трёх букв.
Д.
О.
М.
Дом – там, где любимые люди. Дом – там, где сердце. Вместо сердца у неё теперь вывихнутый булыжник, а любимые люди не кажутся больше любимыми. Рая не разговаривает с братом, и он тоже не особенно стремится с ней разговаривать. Стыдится собственного поступка? Хотелось бы верить.