На рубеже веков. Дневник ректора
Шрифт:
Вообще и аудитория, и беседа были трудными. Но я забежал вперед. Директор рассказал, как зимой у него отключали отопление, и система замерзла в шести местах. Я прекрасно понимаю, что это такое. Несколько дней, продолжал директор, он провел в кабинетах администрации. Одна ветвь власти поручает директору обучать детей, а другая ничего для этого не дает, но требует каких-то денег и каких-то налогов, когда эти бедные учреждения что-то добывают для себя. Власть удобно устроилась, ничего не платя за содержание высших учебных заведений: если платят только стипендию, даже если платят не вовремя, и то гордятся. Ни объяснить этой ситуации кому-либо постороннему, кто не живет в системе, ни понять абсурдность происходящего самому невозможно.
О мимолетной встрече с Лебедем, после его пресс-конференции, не пишу, мы встретились в гостинице после того, как состоялся
В этот день все наши встречи уже закончились, до вечера было еще далеко, надо бы работать, садиться за компьютер, но я пошел в театр оперы и балета. Ну просто в тридцати секундах ходьбы от гостиницы, дверь в дверь. Театр очень красивый, современный, светлый, с настенной скульптурой в фойе. Сюжеты нашей литературы, писатели, музыканты, композиторы. Давали «Севильского цирюльника». За спектаклем стоит остаточное финансирование: и декорации не так свежи и хороши, и оркестр слишком мал. Было интересно наблюдать из зрительного зала, как ударник мечется среди группы ударных инструментов, но тем не менее все было сыграно и спето тепло и с полной серьезностью. Из курьезов замечу странную картину: Фигаро — молодой баритон, как брат-близнец, похожий на вице-премьера Немцова. Возможно, к своей похожей внешности певец кое-что и добавил гримом. Пел, правда, слабовато.
Теперь ужин с будущим губернатором, после которого я пишу эти заметки.
Александр Иванович Лебедь, с которым я встречаюсь во второй раз, произвел на меня очень сильное впечатление. Он не только держит политическую ситуацию, не только очень умен и находчив, но еще обладает образным мышлением и начитанностью. Это чисто русский человек, для которого большее значение имеет быть, нежели казаться. Кормили в отдельном кабинете хорошо, был даже шашлык из осетрины, правда, не такой большой, как хотелось бы. Александр Иванович рассказал, что вроде бы поссорился с Лужковым, когда тот «советовался» с ним относительно памятника Петру. Раздался звонок, и Лужков сказал, что хотел бы посоветоваться с Лебедем и что это не телефонный разговор, что у него чертежи и, дескать, Лебедь обязательно должен на все это посмотреть. Оказалось, что чертежи эти — чертежи того самого памятника Петру I Церетели. Потом Лужков раскричался на Лебедя, когда обнаружил, что тот не очень одобряет и его идею, и художественный облик памятника, и место, где мэр собирается памятник ставить. Передаю так, как запомнил.
Много говорили о политике, о ситуации в стране. Интересно даже не то, что Лебедь говорит, кое-какие его пассажи я помню, важен уверенный и не наигранный магнетизм его фраз, неповторимость интонаций. Для меня неоспоримо, что он принадлежит к определенной породе людей, выделенных уже самой природой. Кстати, по типу магнетизма, он очень близок к Ельцину. Когда, здороваясь, Лебедь жал мне руку, и я имел возможность взглянуть близко в его лицо, я обратил внимание на здоровые зубы, на чувство физического здоровья, которое он распространял вокруг себя. Такой же магнетизм распространяет вокруг себя и Ельцин. Попутно отмечу, что его телевизионный имидж отличается от его домашнего поведения. Кстати, его имиджмейкер, с лицом имиджмейкера, ходит в темном костюме и каких-то красноватых ботинках. Впрочем, все имиджмейкеры похожи на имиджмейкеров, а все вместе на Славу Зайцева. Чего-нибудь в них во всех есть одинаковое: или красные ботинки, или шейный платочек, или платочек в нагрудном кармане.
В конце ужина, уже прощаясь, я сказал, что по-человечески я желал бы ему поражения, потому что понимаю, на какие муки он себя обретает. Вот здесь, сказал Александр Иванович мне, вы не правы. Пояснил, что именно такая, полная напряжений, почти трагическая жизнь и есть его жизнь и его среда настоящего обитания, в любой другой атмосфере он закисает. Ему 49 лет.
Сегодня должны были состояться защиты у Румянцева, Антонова и Юры.
13 мая, среда.
Было три выступления, и буквально из какой-то библиотеки, начав первым, я махнул в аэропорт. В.Сорокин и П.Проскурин остались еще на два дня. Билет мне купили в бизнес-класс. Обратил внимание на почти пустой Красноярский аэропорт. Встречал меня в Домодедовском аэропорту верный Федя. В Москве оказалось прохладно.
14 мая, четверг. Весь день просидел на экзаменах, аспиранты сдавали минимум по специальности. Огромное впечатление произвел С.П., его рассказ был не только выстроен, но и достаточно глубок, наполнен информацией. Обычно аспиранты применяют прием, как я его называю, интеллектуального бормотания. Вроде бы спонтанный процесс мышления, мысль как бы возникает непосредственно во время ответа. На самом деле соскребается все, что аспирант знает, и все, что близко к теме, и выдается за некий поток, интеллектуальный экспромт. Считается, что за берегами этой импровизации целые россыпи настоящих знаний. На самом деле в этих берегах почти ничего, кроме сказанного, нет. В этом смысле рассказ Сережи был некой мини-лекцией. Я понял, что лекции он будет читать хорошо, и студенты будут его любить. Кроме зарубежки, сдавали критику, перевод и русский язык. Здесь аспиранты были пожиже. Как всегда, я наслаждался бригадой с кафедры стилистики. Везде, где бывает А.И. Горшков, там все решается четко и, главное, принципиально. Интересно говорил и аспирант Кривцуна Беспалов.
Сергей Петрович подарил мне по случаю своей сдачи экзаменов новый том «Кто есть кто в России». Здесь есть интересная статья и обо мне:
«В творческой биографии журналиста и писателя есть два кульминационных момента, когда он оказался в центре всеобщего внимания. Первый — после выхода в свет романа «Имитатор», ставшего литературной сенсацией 1985 г., второй — в год избрания на альтернативной основе ректором Литературного института». Приведу еще одну цитату: «Сергей Николаевич острее многих своих ровесников (поколение «сорокалетних») чувствует современность, что подтверждают его последние романы «Затмение Марса» и «Гувернер».
15 марта, пятница.
Кандидатские экзамены по истории русской литературы. Принимали Смирнов, Буханцов, Ковский и Чудакова. Мариэтта Омаровна поглядывала на меня довольно враждебно, видимо прослышала, что я побывал у Лебедя, и это ей, конечно, не нравится. Про себя загадал, вспомнит ли Смирнов, как обычно, и задаст вопрос, какого автора читал старший Аблеухов на последней странице романа Андрея Белого «Петербург». Читал он философа Георгия Сковороду. Задал, вспомнил. Для родной литературы отвечали не блестяще, хотя пятерок мы поставили несколько. К сожалению, плоховато отвечал Валера Поленов. Почему так слабо отвечают российские парнишки? Только закончились кандидатские экзамены, как началась итоговая аттестация выпускников. Выпускники, как пять лет назад, будучи абитуриентами, снова сидят напротив меня. Как и пять лет назад, за круглым столом в зале заседания ученого совета. Как пообтерлись, но как поумерили свое честолюбие. Большинство так и прошли бесцветными и эти пять лет, и сегодняшнюю аттестацию. Кем будешь работать? Чем станешь заниматься? Большинство говорят, в лучшем случае, о газете, об аспирантуре, об издательстве. Тщеславие и разворачивающиеся впереди горизонты потускнели. Не теряют бодрости только мои любимые ребята Саша Авдеев, Володя Воронов, Эдик Поляков. Все они по-настоящему талантливы, но до конца институт их не обтесал, как обтесал других милых чад. Я уверен, что эти ребята еще что-то сделают в литературе, хотя знаний явно недостаточно. Получит диплом с отличием только Шорохов. Как, интересно, скоро слетит с него его исключительная принципиальность, его гвардейская выправка.
Вечером приезжал К-ов, который, к сожалению, запил. Признался мне в природе нашего конфликта. Несколько месяцев назад он позвал меня показать квартиру, которую купил возле Даниловского рынка. Квартира действительно прекрасная, с прекрасной ванной комнатой и роскошным кухонным гарнитуром. Мне все понравилось, и я, как мог, говорил об этом. Но, во-первых, не умею лицемерить, а во-вторых, всему подобному я не придаю исключительного значения. Видимо, Юру с его семейным устройством, с его деньгами беспокоит и моя верность идеалам нашей юности, и моя относительная известность. А тут не перешиб он этого даже квартирой. Пьяненький Юра каялся мне и в своих деньгах, и в отношении ко мне. Его, оказывается, беспокоят и не совсем кондиционные изделия, которые он поставляет нашей промышленности. Совесть точит, но деньги есть деньги, это наказание. Плохо спал.