На руинах
Шрифт:
Зойка, узнав об этом, была потрясена — до сих пор ей казалось, будто взрослые сплотились против нее единым фронтом, теперь же она увидела, что в их мире тоже есть сильные, и есть козлы отпущения. Промучившись три дня, девочка не выдержала и решила сходить к тете Клаве домой, чтобы во всем признаться, — это казалось ей безопасней, чем разговаривать с матерью, директором или завучем. Она долго искала, где живет бывшая гардеробщица — в те дни поселок еще не снесли, — и неожиданно услышала отчаянный лай. Собака то ли выла, то ли скулила, и доносилось это из сарая, примыкавшего к огороженному высокой оградой бревенчатому дому.
Первой мыслью Зойки было, что хозяев нет дома, а собака лает на забравшихся грабителей. Ей стало жутко интересно, она прижалась носом к ограде и стала ожидать, что будет дальше. Наконец из сарая вышла сама грабительница с большим мешком, увидев Зойку, остановилась и сердито спросила:
«Чего смотришь, глазелки вытаращила?».
Зойка мысленно измерила расстояние до женщины и решила, что уж от нее-то она точно удерет, поэтому ответила довольно развязно:
«Хочу и смотрю, ваше-то какое дело? Мне, может, интересно, что вы там делаете».
Женщина тяжело вздохнула и поставила странно шевелящийся мешок на землю.
«Каждую весну приносит, — сердито сказала она, — всякий раз слепыми топлю, а нынче она их за поленницей схоронила, ухитрилась-таки. Я как услышала — полезла, а они уж большие, глаза открылись. Тебе щенок не нужен?».
Мешок двигался, тонко попискивал. Гонимая любопытством Зойка вошла в калитку и присела рядом с ним на корточки. Неожиданно из мешка серым комочком выкатился щенок и засеменил к девочке. Его братья и сестры выглядывали, скулили, но последовать за ним не решились. Зойка протянула ладонь, и щенок ткнулся в нее влажным носиком.
«Это вы их топить несете? — догадалась она. — Жалко же!».
«Жалко, так забирай, — рассердилась женщина, — а то всем жалко, а брать никто не хочет. Чем голодная собака по свету мыкаться будет, лучше ее щенком утопить. Так берешь щенка? Или давай его обратно в мешок».
«Беру».
Зойка решительно подняла и прижала к себе серый комочек, хотя еще толком не знала, что станет с ним делать — мать наверняка не разрешит принести в дом собаку. Остальных щенков женщина затолкала обратно в мешок и крепко его завязала, чтобы не вылезли.
«Ну, взяла так и иди своей дорогой, нечего тут стоять».
Женщина закинула мешок за спину и подтолкнула девочку к калитке. Зойка вдруг вспомнила:
«А вы не знаете, где тетя Клава живет? Она еще плохо видит».
«По берегу иди от моста, ее дом у самой воды стоит».
Тетя Клава Зойку не узнала — со своим плохим зрением она почти не различала лиц. Рассказ девочки выслушала хмуро, сказала:
«Ладно, пусть все так и остается, никому не говори, толку-то? Отругают только. С ребятами осторожней будь — сейчас весна, кровь у них играет, а ума кот наплакал. За меня не мучайся, мне поначалу, как директор заявление об уходе писать сказал, переживание сильное было, а теперь уж вроде и обвыкла — в огороде вон копаюсь. Пенсия нормальная, и сын, как может, присылает, так что я не из-за денег в раздевалке сидела, а просто тяжело было одной дома, как старика своего схоронила. А это что у тебя пищит-то, щенок?».
«Ага. Женщина топить несла, а он ко мне пополз, я и забрала его себе. Хотите? А то мне мать, наверное, не разрешит».
«Что ж, давай. Кличку только сама придумай».
Зойка задумалась. Щенок был весь серенький, а вокруг правого глаза шерсть черная — будто одноглазый пират с повязкой.
«Пусть будет Пират».
И стал щенок Пиратом. За шесть с лишним лет он вымахал в большого добродушного пса, но Зойку узнавал сразу — при виде ее радостно лаял, вилял хвостом и лез целоваться. По его лаю и тетя Клава сразу ее узнавала.
«Смотри, Пиратка для тебя особым лаем лает»…
В первый же день своего приезда Зойка сунула старухе пятьдесят рублей, за проживание, хотя та сердилась и отказывалась.
— Не фордыбачьтесь, тетя Клава, не возьмете, так уйду, а мне сейчас нельзя никуда показаться.
— Почему нельзя?
— Тип один — заставляет насильно за него замуж идти, а я не хочу. Отсижусь, пока он не уедет.
— Как это насильно? В милицию пойди.
— Он богатый, сейчас, тетя Клава, милиция с ними со всеми заодно. Так берете деньги?
Старуха вздохнула.
— Ладно, давай.
В домике на Дону было тихо и уютно, хотя по осени чувствовалась сырость. К вечеру налетали комары, приходилось закрывать наглухо все окна. Тетю Клаву они почти не трогали, а Зойке не давали спать — ухитрялись залезть даже под одеяло, хоть она укутывалась с головой и подтыкала под себя со всех сторон. Зойкины пятьдесят рублей тетя Клава отдала приятелю сына, и тот привез крупы и картошки, так что еда была. Только за хлебом тетя Клава через день ходила в маленький продмаг за железной дорогой. Старуха уже почти ничего не видела, и Зойка удивлялась:
— Не боитесь так далеко идти?
— В чужом месте боюсь, а здесь каждую тропочку знаю, поезд заранее слышу.
Скучно, конечно, было — ни телевизора, ни магнитофона, ни комиксов с картинками. Из книг только «Мать» Горького, старый потрепанный томик гоголевских «Мертвых душ» и пожелтевший от времени Устав ВЛКСМ. На стене висел старый радиоприемник, который с шести утра до полуночи вещал на весь дом. Как объяснила тетя Клава, это «чтоб знать, если война начнется». На четвертый день Зойка не выдержала.
— Тетя Клава, я сама за хлебом схожу, отдохните.
Продавщица в продмаге оказалась веселая молодая девица лет двадцати. Покупателей не было, и соскучившаяся по общению Зойка с ней около часа проболтала о всяких девичьих пустяках. Это ей дорого обошлось — спустя два дня она вышла с утра в огород и увидела стоявший по ту сторону обветшавшего заборчика автомобиль Жака.
— Привет, — весело сказал он, ловко выпрыгивая из машины, — видишь, сколько тебе чести — я сам за тобой приехал. А то ведь мог и ребят послать.