На руинах
Шрифт:
— Не надо так ненавидеть милиционеров, маленькая, они охраняют нас от бандитов и помогают сберечь нашу собственность. Если у тебя когда-то и были с ними столкновения, то это дело прошлое. Теперь ты будешь моей женой, заживешь совсем другой жизнью, и милиционеры станут твоими лучшими друзьями.
С обиженным видом Зойка вырвалась из его рук, отскочила в сторону и, зло поблескивая глазами, забилась в угол обитого плюшем дивана.
— Ага, охраняют! Сильно они охраняли, когда меня изнасиловали! Только издевались и запугивали, а что я тогда понимала? Мне только четырнадцать лет было!
Доронин удивленно приподнял бровь.
— Четырнадцать? Ты же, кажется, говорила, что тебя изнасиловали в двенадцать.
— В двенадцать? Ну… в двенадцать это было так — слегка. А в четырнадцать меня трое скотов завезли к себе на дачу и там все втроем… Ужас, что они со мной делали!
— Неужели тебе это не понравилось? — в словах журналиста слышалось явное недоверие.
— Конечно, нет! — оскорблено возразила она. — Я не хотела, а они меня хлестали ремнем, даже след остался, посмотри!
Говоря это, Зойка медленно спустила спортивные брючки, жестко поскребла ногтями голую ягодицу, а потом повернулась к Доронину задом. После порки, заданной ей однажды отчимом, там осталась маленькая белая полоска, которая выступала и становилась видимой, только если очень сильно потереть вокруг кожу.
— Бедняжка, — благоговейно прошептал Артем, покрывая поцелуями крохотный шрам, а рука его в это время поспешно расстегивала ширинку брюк.
Когда спустя полчаса они, уже приведя себя в порядок, сидели рядышком на диване, Зойка продолжила начатый разговор:
— Между прочим, даже свидетель есть, что они меня завезли и изнасиловали — там у них на даче парень один сторожем работал, он все видел и слышал, только боялся вмешиваться, у них ведь знаешь, кто был главный? Сынок Гориславского.
— Даже так? — неожиданно заинтересовался Артем. — И ты так потом никому и не сказала?
— Почему не сказала? Сначала даже уголовное дело в милиции завели, я ведь была малолетняя. Только милиция с Гориславским заодно, они это дело вообще куда-то похерили. Мамаше моей пятьсот рублей сунули, чтобы она не рыпалась. Ей-то что, ей на меня с высокого потолка плевать. А парню тому, который свидетелем был, сказали, чтобы тихо сидел и рот не разевал. Он меня один раз даже встретил на улице, говорит: ты, Зоя, не сердись, я бы их не побоялся и на суде бы выступил, но что я могу сделать, если и твоя мать с ними на сговор пошла?
Сама подивившись тому, какой складно у нее вышло, Зойка неожиданно решила, что не будет больше сочинять стихи, а начнет писать детективы — как Агата Кристи, например. И, может даже, по этим детективам тоже станут снимать кино. Ее честолюбивые мечтания были прерваны Дорониным — сильно заинтересовавшись услышанным, он начал выпытывать полообности.
— А экспертизу ты проходила?
— Конечно, проходила, меня два врача смотрели и анализы брали. Только это все тоже куда-то спрятали. Меня каждый день пугали, чтобы я сказала, будто все нарочно придумала, а если не скажу, то меня в колонию для малолетних отправят.
— А где сейчас этот свидетель — ну, тот парень, о котором ты говорила?
«Наконец-то! Теперь надо осторожненько, шаг за шагом».
— Здесь — в городе, — равнодушно ответила она.
— Как бы мне с ним побеседовать? Ты можешь меня к нему отвести?
— Ладно, отведу. А зачем тебе?
— Я же говорю: побеседовать. Если он согласен выступить свидетелем, то это дело можно попробовать вытащить на белый свет, преступление не должно остаться безнаказанным.
— Да что ты сможешь сделать против них, Артемчик? И потом, уже четыре года прошло. Но если ты хочешь, я тебя к нему хоть сегодня отведу — я знаю, где он работает.
— Хорошо, сегодня днем мы зарегистрируем наш брак, а вечером ты отведешь меня к тому парню. Помимо всего прочего, я теперь, как твой муж, должен защищать твои интересы, и те, кто тебя обидел, за это ответят.
В ответ на это Зойка подняла на него светившиеся искренней благодарностью глаза. Мужчина, обитавший в теле Доронина, любовался ее прекрасным личиком и ощущал новый прилив желания, а журналист, пробудившийся в его душе, восторженно потирал руки — в эпоху гласности обнаружить положенное под сукно дело об изнасиловании четырнадцатилетней девочки сыном председателя исполкома! В цепи разоблачений темных махинаций партийной элиты это могло бы стать очередной сенсацией.
В начале одиннадцатого утра позвонила Тина Валевская.
— Артем, ты уже проснулся? — медовым голоском спросила она. — Я здесь, внизу. Можно, поднимусь поговорить?
— Через пятнадцать минут, — грубо ответил он, — я не одет.
Тина покорно ждала в вестибюле гостиницы, поглядывая на электронные часы над стойкой дежурного администратора. Час назад, когда они с Самсоновым завтракали, ей позвонил отец и сообщил, что Зойку пока нигде не обнаружили.
— Поезжай к своему приятелю Доронину, — сказал он, — и скажи, чтобы немного потерпел, к вечеру ее найдут. И проследи, чтобы он с пьяных глаз чего-нибудь такого не натворил — никаких звонков или телеграмм в Москву. А еще лучше — напои его так, чтобы он до завтрашнего дня глаз не продрал.
Самсонов, выслушав Тину, сочувственно кивнул.
— Никита Михайлович совершенно прав — успокой пока журналиста и возьми под свою опеку. В шкафчике его номера по моим расчетам еще должно остаться немного бренди. Мне сегодня некогда всем этим заниматься, а вечером я уезжаю в Воронеж, и три дня меня не будет, я тебе говорил.
— Да-да, я помню. Слушай, а вдруг ее не найдут? Артем совсем спятил с этой девчонкой, он может выкинуть что-нибудь непредсказуемое. Ты не мог бы до отъезда в Воронеж хоть что-то сделать?
— Дай подумать, — он заглянул в органайзер, — с утра мне надо на завод, приедут арабы, во второй половине дня встреча с Гориславским. Ладно, через пару часов я с завода позвоню Никите Михайловичу — если к этому времени милиция девочку не найдет, я распоряжусь, чтобы подключились мои люди. А ты постарайся любыми способами утихомирить своего приятеля — используй все свое воображение. Вы же когда-то были друзьями, кажется?
— Как скажешь, — ей стало обидно, — а ты не ревнуешь?
По губам Самсонова скользнула характерная усмешка, всегда почему-то заставлявшее сердце Тины биться с безумной скоростью. Он аккуратно вытер рот салфеткой и нежно коснулся губами ее губ.