На сцене и за кулисами

Клапка Джером Джером

Еще курьезнее, когда поднимают занавес слишком рано. Помню, однажды неожиданно для всех занавес «взвился» раньше времени и открыл публике следующую картину на сцене:

Король страны сидит рядом со своим умирающим сыном. Он пьет пиво прямо из горлышка бутылки. Его борода и парик лежат около него на полу. Его умирающий сын смотрится в маленькое ручное зеркало и наводит красоту при помощи пуховки. Епископ страны (моя собственная особа) ест пышку, между тем как любезный статист застегивает ему сзади ворот.

Второй подобный случай был в одном из провинциальных театров, где существовала всего-навсего одна только уборная, которая, конечно, отведена была для дам. Мы же, мужчины, одевались на сцене. Можете себе представить, какой произошел крик и смятение, когда подняли занавес раньше времени. Одним словом, получилась картина, какую можно ежедневно наблюдать на берегу морских купаний после восьми часов

утра. Публика была в восторге, и ни одна пьеса не пользовалась с тех пор таким успехом, как этот неожиданный случай. Я сильно подозреваю, что подобную штуку сыграл с нами один бессовестный актер из нашей труппы, имени которого я не называю только из уважения к его родственникам, которые, быть может, очень порядочные люди.

Глава IX

Театральные хищники

У первого антрепренера я прожил в Лондоне весь летний сезон, который продолжался целых девять месяцев; тем не менее, по моему мнению, это был счастливейший период всей моей артистической карьеры. Вся труппа состояла из очень милых и сердечных людей. Все они встречали друг друга с распростертыми объятьями и угощали как могли. Между актерами не было никакого кастового различия; по крайней мере, не было той непреодолимой преграды, которая лежит между человеком, продающим каменный уголь тоннами, и человеком, продающим тот же материал сотнями фунтов. «Артистический мир» — та же республика. Первенство и польза идут здесь рука об руку; какое-нибудь театральное светило и простая субретка пьют из одной и той же кружки. Все мы жили вместе в полном согласии, словно братья и сестры (может быть, даже еще больше), и замечательно мило проводили время по вечерам в пустых уборных. Я не помню, чтобы мы когда-нибудь скучали; сколько было шуток, острот, веселых рассказов и анекдотов. Ах, как они умели их хорошо рассказывать! Как много мы ухаживали и смеялись в то время!

Какие нам приносили из кухмистерской вкусные ужины, в середине которых приходилось выбегать на сцену с полным ртом, чтобы спасать несчастную женщину, с которой вечно случались какие-нибудь несчастья, или убивать дядю; как широко должны были мы открывать свои рты, чтобы не испортить гримировки! Как приятно было выпить кружку дешевого пива после столкновения с полицией или борьбы с господином, который похищает девушку! Как приятно было покурить втихомолку и прятать папиросу в сапог при звуке приближающихся шагов, так как курить в театре строго воспрещалось!

С самого начала я был несколько разочарован, так как ожидания мои не сбылись; прослужив без жалованья целый месяц, я думал получить сразу, по крайней мере, три фунта в неделю, но, конечно, ошибся в расчетах. В контракте было сказано, что мне будет назначен гонорар соответственно «выказанным способностям и таланту», но когда наступил день расплаты, то антрепренер заявил, что у него и в кассе нет столько денег, чтобы вознаградить меня по заслугам, и потому предложил мне шесть шиллингов в неделю, причем прибавил, что если я считаю такое вознаграждение слишком ничтожным, то могу вовсе не брать его. Я, конечно, взял деньги, не говоря ни слова. Я взял и потому, что отлично понимал: антрепренер на мое место сразу найдет двадцать охотников, которые согласятся играть совсем без жалованья, а сам контракт не стоит тех денег, которые заплачены за бумагу. Сначала я очень упал духом, но когда увидел, что вместо шести шиллингов мне в скором времени стали давать двенадцать, а потом даже пятнадцать и восемнадцать, то успокоился и пришел к убеждению, что дела еще не так плохи, как казалось с первого раза. Впоследствии, когда я ближе познакомился с закулисной театральной жизнью и узнал, какие ничтожные гонорары получают даже самые талантливые и известные актеры, тогда только убедился, что восемнадцать шиллингов в неделю совсем не такая дурная плата.

Наша труппа была ангажирована на летний сезон, а плата актерам летом гораздо меньше, чем зимой; вообще, без преувеличения можно сказать, что любой прилежный трубочист зарабатывает больше актера. Публика, читающая, что такой-то актер получает за выход сто или двести фунтов, что такая-то актриса получает восемьдесят фунтов стерлингов в неделю, что такой-то известный комик зарабатывает ежегодно до шестисот фунтов, что антрепренер лондонского театра, действительно, платит различные подати и налоги (так, по крайней мере, он сам утверждает), понятия не имеет о существовании за кулисами театра огромной лестницы. Эта лестница настолько длинна, что можно встретить очень незначительное число людей, которые были бы осведомлены о том, что делается и творится на обоих ее концах. Только этот ограниченный контингент людей может судить о существующем контрасте. Мистер Генри Ирвинг говорит, что в первое время своей артистической деятельности получал всего только двадцать пять

шиллингов в неделю и в то время считал это хорошим вознаграждением. В провинции актер, получающий тридцать шиллингов в неделю, считается важной персоной; он должен одинаково хорошо играть Отелло и сэра Питера Тизла и, кроме того, иметь еще собственные костюмы. «Премьерша» может заработать всего только три фунта, а посредственный актер считает себя счастливым, если ему удается получить одну гинею. Давать актеру больше двадцати двух или тридцати шиллингов — значит приучать его к расточительности и нетрезвому образу жизни. В маленьких лондонских театрах жалованья были еще меньше, потому что не было расходов на переезды и т. д.; сумма, которую обещал антрепренер давать актеру, колебалась между восемнадцатью шиллингами и двумя фунтами.

Я лично никогда не ожидал, что получу полностью даже такую сумму, но, в силу каких-то непонятных обстоятельств, наш театр пользовался таким огромным успехом, что даже антрепренер не мог отрицать этого и выдавал нам в течение трех или четырех месяцев жалованье аккуратно и полностью. Это не воображение и не моя выдумка, а факт. Такой случай может удивить читателей, в особенности тех, которые немного знают закулисную жизнь театров, но во всяком случае не так сильно, как он удивил нас. Вся труппа положительно растерялась и в первый момент не знала, что думать и говорить. Единовременная выдача больше пяти шиллингов настолько малознакома актерам, что всякий раз приводит их в какое-то странное состояние, вследствие которого они бродят по театру, словно опущенные в воду, имея страшно виноватый вид. Актеры привыкли получать жалованье следующим образом: сегодня два шиллинга и шесть пенсов, из них шесть пенсов в начале представления, два пенса после первого акта и остальные восемнадцать пенсов в конце представления, когда надо расходиться по домам.

— Вчера вы получили один шиллинг и четыре пенса, а сегодня два шиллинга и шесть пенсов, стало быть, всего вы получили три шиллинга и десять пенсов, не забудьте.

— Да, но ведь за прошлую неделю мне еще следует четыре шиллинга, а за позапрошлую пять шиллингов и шесть пенсов.

— Ну, что за счеты, мой друг; дай Бог свести концы с концами за эту неделю. От сотворения мира нам начать сводить счеты, что ли?

Волей-неволей приходилось вести борьбу не на жизнь, а на смерть из-за каждого пенса и вырывать его почти из глотки антрепренера. Если бы ростовщику так трудно доставались деньги, как актерам, он скорее десять раз предпочел бы потерять весь свой капитал с причитающимися на него процентами, чем вести такую трудную и тяжелую борьбу. Актеры приставали и не давали прохода режиссеру, словно малолетние нищие в Италии или голодные уличные собаки; забирались в театр с раннего утра и караулили его здесь весь день; ждали по целым часам около его комнаты, чтобы наброситься на режиссера, как только он приотворит дверь, и не отставать до тех пор, пока он не швырнет им несчастный шиллинг; прятались в темных углах и выжидали, пока он пройдет мимо них, бегали за ним по лестнице наверх и не отпускали, когда он хотел спуститься и уйти домой; преследовали его в трактирах и ресторанах. Или увлекали его в темный угол и грозили размозжить ему голову, если он не даст им еще шесть пенсов; конечно, последний способ возможен был только в том случае, если актер от природы был рослый и здоровый мужчина, а режиссер маленький и тщедушный. К счастью, судьба всегда так устраивает, что все режиссеры бывают маленькие и тщедушные, потому что, в противном случае, большинству актеров пришлось бы помереть с голоду.

Очень часто, не добившись никаких результатов от режиссера, актеры оставляли его в покое и отправлялись жаловаться самому антрепренеру; этот последний обыкновенно в таких случаях посылал их к первому, выражая при этом крайне пренебрежительное отношение к таким пустячным вещам, как деньги; когда же ему не удавалось поддеть актера на такую удочку, он посылал за режиссером и продолжал при нем играть ту же комедию и просил из уважения к нему самому (антрепренеру) удовлетворить мистера такого-то и заплатить ему следуемые деньги без замедления; режиссер кланялся и важно обещал исполнить просьбу хозяина.

Интересно посмотреть и послушать, какие происходят сцены за кулисами между актерами и режиссером.

— Послушайте, — говорит тень отца Гамлета, выскочив неожиданно из уборной и представ перед режиссером, который в полной уверенности, что никого нет, хотел воспользоваться удобным случаем и прошмыгнуть вниз, — если вы не дадите мне хоть немного денег, я не выйду на сцену.

— Милый друг, — отвечает режиссер с отчаянием в голосе, и в то же время озираясь кругом, высматривая удобный момент, чтобы улизнуть, — у меня, право, нет денег. При первой возможности вы получите свои деньги. Мне надо идти вниз, там меня кто-то ожидает.