На Севере дальнем

Шундик Николай Елисеевич

Чочой знал, что ему надо торопиться, но подняться уже не было сил. «Сколько суток надо бродить за отбившимися оле­нями? Может, двое, а может, и больше... Я не могу дальше идти, лучше лечь вот здесь и умереть», — думал Чочой, Он и в самом деле вдруг повалился на спину, раскинув руки.

Над ним голубело высокое небо. Пусто было в небе, так же пусто было и в душе Чочоя. На миг ему показалось, что, кроме него, неъ никого под этим пустынным небом. Даже мистер Кэмби на какое-то мгновение показался несуще­ствующим, словно видел его Чочой когда-то очень давно, во сне.

Но

вот перед глазами встал любимый дядя Гоомо, един­ственный родной человек.

— Гоомо, дядя Гоомо, он пошел искать оленей... Трудно ему будет, надо помочь ему, — прошептал Чочой. Собрав си­лы, он встал и понуро поплелся в сторону горной цепи.

Время клонилось к вечеру, подул холодный ветер. Рваные, из нерпичьих шкур торбаза пропускали холодную воду. Чо­чой шел, как в забытьи, часто спотыкаясь о кочки. Вдали по­явился слабый свет костра. «Наверное, пастухи там решили ночевать», — приободрился мальчик.

Однако долго еще шел Чочой, а костер казался все таким же далеким, как в первую минуту, когда был замечен. Силы покидали мальчика. Он все чаще и чаще останавливался, ино­гда на какое-то мгновение забывался сидя, но пронизываю­щий до костей мокрый ветер не давал спать. Чочой с трудом поднимался и брел дальше.

К пастухам он подошел уже под утро, когда те поднялись от костра, собираясь отправиться дальше на поиски оленей.

Гоомо увидел Чочоя еще издали и, слегка сутулясь, по­шел навстречу. Он присел перед мальчиком на корточки; его смуглое лицо с впалыми щеками, с мелкими добрыми морщинками возле узких глаз осветилось мягкой, печальной улыбкой.

— Что, Кэмби в стадо прогнал? — спросил Гоомо и, тяже­ло вздохнув, добавил: — Ты, однако, очень голоден?

Чочой судорожно проглотил слюну и ничего не ответил. Гоомо достал из сумочки, привязанной к поясу, кусочек прэрэма [22] — последний свой запас — и отдал Чочою. Тот с жад­ностью съел прэрэм и только тогда пошел вслед за Гоомо к костру.

Целый день бродили пастухи по тундре, по сопкам, но от­бившихся оленей не нашли.

Чочой шел за Гоомо, ни о чем не думая. К вечеру у него разболелась голова, начался кашель.

22 Пр эрэм — лепешка из вареного мяса, смешанного с жиром.

Гоомо приложил большую шершавую ладонь к его лбу и, покачав головой, сказал хрипловатым, простуженным го­лосом:

— Плохо дело, Чочой: в тебя вселился огонь. Домой надо...

Еще одну ночь провели пастухи в тундре. А наутро Гоомо попросил их продолжать поиски, а сам усадил-больного Чочоя к себе на плечи и понес в поселок Кэймид.

Порой Гоомо останавливался, выбирая сухой холмик, осто­рожно укладывал Чочоя у себя на коленях. И снова он начи­нал говорить мягким, задушевным голосом о чудесной земле, где живут свободные люди.

Мальчик жадно слушал каждое слово Гоомо, глядя в его доброе лицо немигающими, с лихорадочным блеском гла­зами.

Не успел Гоомо принести больного Чочоя домой, как шаман Мэнгылю был уже тут как тут. Ни слова не гово­ря, не глядя на Гоомо, он направился прямо к постели Чо­чоя.

— Куда ты? — мрачно спросил Гоомо, преграждая шаману дорогу.

Мэнгылю удивленно глянул на него и спросил:

— Разве ты не видишь, что в тело Чочоя вселился огонь? Нужно выгнать огонь, иначе он сожжет жизнь мальчишки. А кто это может сделать, кроме меня?

— Не тронь Чочоя! — негромко, но с явной угрозой сказал Гоомо.

— Ты что, хочешь его смерти? — еще тише спросил ша­ман.

— Если ты оставишь его в покое, он будет жить.

Мэнгылю вздрогнул, как от пощечины, отступил шаг назад и, резко выбросив вперед руки, не сказал, а прошипел зловеще:

— Отныне ты враг мой! Да-да, враг мой!

— А ты враг мой с первого дня моего рождения! — сказал Гоомо, наступая на шамана.

Мэнгылю попятился к выходу.

— Вижу я, ты пошел по тропе отца своего — Ако. Но я напомню тебе одну весть, уже давно пришедшую с того бе­рега.— Мэнгылю сделал паузу. — Однажды нашли твоего от­ца с пробитой головой... Побереги свою голову!..

Он хотел еще что-то сказать, но в это время в ярангу вошел мистер Кэмби. Широко расставив ноги, Кэмби при­стально посмотрел на Гоомо и спросил, едва сдерживая бе­шенство:

— Ты почему здесь? Где олени?

— Пойди поброди по тундре сам — может, и найдешь сво­их оленей, — неожиданно спокойным голосом предложил ему Гоомо.

— Что?! — закричал Кэмби. — Как ты сказал?!

— В голову Гоомо вселилось безумие, — промолвил Мэн­гылю, прячась за спину мистера Кэмби.

— Беги сейчас же в стадо! — приказал Кэмби.

Руки Гоомо судорожно обхватили ремешок как раз там, где у него висел чехол с ножом. Он закричал:

— Уходите отсюда!

— Бродяга! — закричал Кэмби уже с улицы. — Я с тобой еще рассчитаюсь! Чтобы больше ноги твоей не было в моем стаде!

Когда мистер Кэмби и Мэнгылю ушли, Чочой поднялся на постели, и спросил испуганно:

— Как же мы теперь будем жить, а?

Гоомо неожиданно улыбнулся и ответил как можно ве­селее:

— Ничего, Чочой! Ничего, надо быть мужчиной. Надо иметь такое же сердце, каким было сердце дедушки Ако. Пусть Кэмби прогнал меня с работы. Он думает, что без него мы умрем, но он ошибается. Мы с тобой займемся охотой на морского зверя: нерпу будем бить, моржа будем бить. Про­живем, Чочой! Вот только на ноги поскорей становись...

Чочой глядел на Гоомо влажными любящими глазами:

— Я слыхал от мамы, что ты на дедушку Ако похож. Те­перь сам вижу, что ты и правда на дедушку Ако похож.

И, немного помолчав, Чочой добавил таким серьезным тоном, словно ему было не девять лет, а уже все двадцать:

— Надо скорее бежать отсюда...

"НЕ ВЫДЕРЖАЛ МАЛЬЧИК"

Дней через десять Чочой поднялся на ноги. Раза два он выходил на байдаре с дядей в море. Гоомо учил его охотничье­му ремеслу.