На стороне мертвецов
Шрифт:
Смертоносная тварь словно ввинтилась в открывшийся проход — Мите показалось, что он видит захламленный полукруглый дворик, облупившуюся стену с неожиданно массивной дверь, край грубо намалеванной вывески — «Домъ мо…» А потом его вдруг резко и сильно затошнило, он хватанул ртом воздух, чувствуя, что задыхается…
Последнее, что он видел, была неторопливо катившая по улице крытая паротелега…
А-а-а! — вода хлынула в рот и нос, он распахнул глаза под водой, забил ладонями и… вынырнул из переполненной ванной, отплевываясь и судорожно дыша. Вода с хлюпаньем переливалась на пол. И была она совершенно черной.
Он
— Оставь меня… больно… не хочу…
— А ты убей — полегчает! — издалека донесся шелестящий шепот, скрипучий смех и — и словно некая дверь захлопнулась в его разуме, отрезая терзающие его картины.
Митя стоял, опираясь на ванную и дыша шумно, как загнанный зверь.
Шлепая босыми ногами по мокрому полу, он кое-как натянул на себя панталоны, передернувшись от отвращения, накинул влажную рубашку… и понял, что дальше соблюдать приличия у него просто нет сил. Сгреб в охапку вещи и как был, босиком, вывалился в коридор. Метнувшаяся с его дороги горничная вжалась в стену. Против обыкновения, ему было все равно. Он толкнул дверь, оглядел погруженную в полумрак комнатку — не понравилась: маленькая, убогая и не прибранная. Толкнул вторую — постель сияла сквозь сумрак только что застеленным бельем, Митя свалил вещи у порога, сбросил рубашку и рухнул в кровать, едва сумев натянуть на себя перину.
Позже, сквозь черный, как обморок, сон, он вроде бы видел зажжённый газовый рожок на стене, и кто-то толкал его в плечо, нервно, почти с плачем требуя:
— Дмитрий, встань немедленно, это не твоя спальня!
И голос отца:
— Оставь его, Людмила, у него был тяжкий день! Меня устроит другая спальня.
— Но ведь там же… — голос тетушки прозвучал беспомощно, а потом и вовсе смолк, и Митя рухнул обратно в непроницаемую, но отчего-то уютную тьму. Кажется, тьма гладила его по волосам и тихо, почти неслышно напевала.
[1] Ну разве не прелестно? (фр.)
Глава 9. Утро без штанов
Солнце пригревало лицо, Митя покрутился, пытаясь спрятаться от его лучей под подушкой, но сон уже ускользал. Позевывая, Митя высунулся из-под перины. Никуда здешняя прислуга не годится, даже шторы задернуть не догадались! Пылинки танцевали в потоке золотистого света, бьющего сквозь чистое, до скрипа вымытое стекло. Митя сморщился, чихнул, сел на смятой постели и принялся озираться. Новомодные бумажные обои с изящным тиснением, мебель, солидная, темного дерева, может, даже чересчур солидная, хотелось бы помоднее, но и так неплохо. Дверь всего одна, значит, своей гардеробной при комнате не имеется, зато есть изрядный дубовый шкап. Разве что кровать с резной спинкой жестковата: Митя бы предпочел матрац потолще, это отец любит по-спартански…
Неприятные воспоминания о голосах среди ночи, что-то бубнящие про «не твоя спальня» заставили его оглядеться снова, уже настороженно. Комната понравилась и отдавать ее не хотелось. Здесь уже его вещи и… Взгляд остановился на кучке у двери. Его вещи и впрямь были здесь: валялись у порога там, где он их уронил. Сюртук и рубашка скомканы в неопрятный клубок. Панталоны брошены у кровати. Жилета не было, сапог тоже, и Митя заподозрил, что
— И как сие понимать? — он дернул за свисающий над кроватью шнурок сонетки. Шнурок качнулся, где-то внизу, в помещениях для прислуги, задребезжал звонок. И никто не явился.
Митя позвонил еще… Наконец, дернул сонетку с такой силой, что оборвал шнурок. В коридоре послышались быстрые шаги… Наконец-то! Он потянул перину на себя. …Не сбавляя темпа, шаги пролетели мимо его двери. И снова — тишина.
Митя неловко слез с кровати и подобрал панталоны. С отвращением растянул на руках, сморщился: нет уж, еще раз он их не наденет! Стараясь одновременно прикрыться ими и не соприкасаться с грязной тканью чистой кожей, прокрался к дверям и приоткрыв щелку, тихонько выглянул наружу.
— Слышь, Маняш, колоколец-то ажно разрывается — барчук который раз звонил! Сходила б ты к нему. — голос сторожа Антипки доносился из распахнутой двери ванной комнаты.
— Не пойду! — из глубины ванной зло загремело ведро. — Не про каких барчуков барыня не сказывала! Барышня — в доме, что барина ждут — тоже говорено, а про барчука — ни полсловечка! Да и двое их приехало — который из них барчук?
Митя оскорбленно моргнул: она еще сомневается?
— Вот скажет барыня идтить, тогда… и тогда не пойду! — воинственно объявила горничная. — Охальник он!
— Да молодой он ишшо — охальником чтоб быть! Мальчонка почти…
— Мальчонка-то мальчонка, а давеча по колидору, почитай, нагишом вышагивал! Видали мы таких: только и знают, что горничных в темных углах подкарауливать. Не-е, честной девке от таких подале!
Митя медленно закрыл дверь и привалился к косяку, чувствуя, как щекам становится горячо. Он знал, что никогда, никогда-никогда нельзя отступать от этикета, и вот, извольте! Единственный раз случилось и о нем уже сплетничают горничная со сторожем, а уж что они разнесут по городу — страшно подумать. А все проклятые трупы! Им-то что — сожрали их и все, а у него вот-вот — и репутация в клочья!
Ладно… В таком виде как сейчас попадаться на глаза горничной не следует. Дожидаться, пока отец заинтересуется, почему его не видать? А если тот сразу уедет в Департамент? Сидеть в комнате до вечера? Раздетым? И… Митя опустился на четвереньки, чтобы убедиться в неприятной догадке. Ночного горшка под кроватью не было.
Он всегда восхищался прогрессом, но старомодный подход тоже имел свои достоинства… не надо было никуда ходить!
Та-ак… Митя разворошил кровать, стянув нижнюю, плотную простыню, замотался на манер античной статуи и… как горничная и боялась, засел караулить. Пока она уйдет. Наконец мимо приоткрытой двери пробежали быстрые шаги, снова громыхнуло ведро. Митя высунулся в щелку и увидел, как горничная торопливо спускается по ступеням. В вихре развевающейся простыни он метнулся в ванную комнату и задыхаясь от счастья, заперся изнутри. Минута счастья, вторая, третья… Потом его посетила жуткая мысль — а если столь нужная комната вдруг тоже кому-то понадобиться? Например… кузине Ниночке! А внутри он. Тетушка его казнит. Это в лучшем случае.