На улице Мира
Шрифт:
– Ирка окончательно и бесповоротно бросила своего Вадика, – сказал довольным голосом Даня. Мы с Третьяковым многозначительно переглянулись. Можно было выдохнуть с облегчением. Никто больше не будет обижать нашу Ирку. Я была уверена, что Боря более порядочный, чем противный смазливый Вадик. Даня, будто прочитав мои мысли, добавил: – А с этим Борисом я по-мужски поговорил. Сказал, что в случае чего, будет иметь дело со мной.
Ира только закатила глаза:
– Ты уж больно-то в мою личную жизнь не лезь!
Мы все улыбались. Тогда рассерженная
– А Кузя бросил Оксану!
– Серьезно? – ахнула я. Эта новость меня потрясла. – Неужели у него появилось чувство собственного достоинства?
– Ага, причем сделал это при всех, прикинь? После того, как стала известна эта некрасивая история с Люсей, Макс обозвал Соболь самыми нелицеприятными словами, – тараторила Руднева, боясь что-то упустить.
– У Оксанки вообще черная полоса началась, – добавила Ирка. – Мы эту историю так просто не оставили. Соболихе после дискотеки кое-кто хорошенько накостылял за тебя!
– Кое-кто? – спросила я, посмотрев с подозрением на Третьякову. Зная ее воинственный настрой…
– Но я ни при чем! – подняв руки, быстро сказала Третьякова.
Тогда я перевела взгляд на Амелию. Сколько раз она обещала «начистить физиономию» Соболь.
– Не смотри на меня так! – засмеялась Амелия. – Я тоже ее пальцем не тронула. К сожалению.
– Да это все Дианка, – сказал Никита, кивнув в сторону смущенной Рудневой.
– Диана? Ты? – поразилась я.
– Ну да! – Руднева покраснела.
– Там такие кошачьи бои были! – восхищенно добавил Даня. – Еле их растащили. Соболь за все хорошее досталось.
– Еще и за Наташу Сухопарову! – добавила Ирка. – Да и к Рудневой она теперь лезть точно не будет.
– Пусть только попробует! – сурово сказала Амелия.
– Да уж, вы там не скучаете, – со смехом покачала я головой.
Амелия обняла Диану за плечи.
– Но это еще не все Дианкины победы, – довольным голосом проговорила Циглер, будто она была заслуженным тренером, а Руднева – ее подопечной, будущей олимпийской чемпионкой. – Помнишь, Вер, я ей давала совет поговорить с родителями? Они ведь приехали на родительский день. Диана меня послушалась.
– Да, кажется, лед тронулся, – призналась Руднева. – По крайней мере, тот день был одним из самых счастливых и спокойных за последнее время.
Марк сказал, что, вернувшись домой, тоже решится на важный разговор. Я же вспомнила свои чувства, которые испытывала накануне. Тогда загадала, чтобы этот родительский день никогда для меня не наступил. Чуть не накаркала…
Вскоре в палату вошла пожилая медсестра.
– Время для посещений закончилось! Давайте-давайте, ребятки. Завтра еще можете прийти.
Когда друзья ушли, медсестра молча положила мне на тумбочку апельсины и в ту же вазу впихнула букет ромашек.
– А это от кого? – удивленно подняла я голову.
– Заходить не стали, попросили не распространяться и просто передать, – сварливо ответила медсестра.
Папа теперь звонил намного чаще, чем прежде. Сказал, что тетя Соня готовит
Мама тоже звонила, и каждый наш разговор плакала в трубку. В последний раз получилось особенно надрывно:
– Вера, я считала тебя уже большой, самостоятельной девочкой, но ты такой ребенок… Ты мой ребенок, Вера. Самый любимый. Вера, я так по тебе скучаю. Прости!
– Да, мам, да, – терпеливо отвечала я, разглядывая на тумбе букет полевых цветов. Фиолетовы, желтые, розовые лепестки…
Почему-то слова «люблю», «простила», «скучаю» застряли комком в горле, поэтому я преимущественно отмалчивалась.
– Если бы я была рядом, ничего бы этого не случилось. Но как отец мог отпустить тебя в какой-то лагерь? Мы оба не досмотрели за тобой, дочка. Мы ужасные родители. Я – ужасная мать! Вера, если бы с тобой случилось самое страшное, я бы себя никогда не простила. Я и сейчас не могу себя простить…
– Ладно, мам, перестань.
– Вера, когда тебя выписывают? Я прилечу! Я постараюсь отпроситься с работы и обязательно прилечу.
– Не надо мам, уже ничего не надо.
Но мама, казалось, меня не слышала. Она выла в трубку и страдала точно так же, как выла бы, наверное, Лидия Андреевна, если б Люся совершила задуманное и оказалась на моем месте....
Положив трубку, я уставилась в белый потолок. Была рада, что нахожусь в палате одна, потому что стеснялась своих слез и вообще обычно старалась не плакать. Но тут просто устала. Внезапно мне стало себя так жаль… Теперь без смущения я рыдала в голос, сжимая в руках телефон. Лепестки полевых цветов раздвоились и смазались в одно мокрое разноцветное пятно.
Глава двадцатая
Глава двадцатая
Ребята навещали меня в больнице до конца смены. Договорившись с директором о графике «дежурств», приходили по очереди, по двое. Диана и Ирка рассказывали все последние лагерные сплетни: кто с кем танцевал, кто кого приревновал, кто с кем поссорился… Ирка трещала о вожатом Боре, а Диана о его друге-сокурснике, который на последней дискотеке «так на нее посмотрел…»
Амелия приходила вместе с Марком. Циглер сидела у моей кровати и читала свои любимые сказки. Читала выразительно, по ролям, да так забавно, что мы с Василевским покатывались со смеху.
В один из последних дней, перед выпиской, в палате появились Даня и Никита. Парни долго топтались у порога, не решаясь войти. Я удивленно смотрела на замешкавшихся ребят.
– Знаю, вам нужно будет поговорить, поэтому, можно я первый? – наконец произнес Даня. – Вера, я не займу много времени.
Однако Даня продолжал стоять на месте, разглядывая на полу уже привычных солнечных зайчиков, которых пустило зеркало на стене. Я выжидающе сверлила Третьякова глазами, но тот все молчал. Тогда Никита усмехнулся: