На всех фронтах
Шрифт:
Солдаты копали ямки, а Михеич приглашал все новых и новых людей и просил каждого посадить своей рукой деревце.
— А что ж вы стоите, товарищ лейтенант? — обратился он к Батову. — А ну возьмите-ка вот этот крепенький корешок да вон в ту лунку на уголок посадите.
Батов принес маленький саженец, а Михеич, сопровождая его, сетовал:
— Надо б трошки пораньше. Но и теперь ничего. Еще примутся дерева.
— Что-то не пойму я, — сказал Батов, поставив в лунку саженец, — для чего все это?
— А чего тут понимать? — усмехнулся старый солдат, сгребая лопатой землю на корни деревца. — Они у нас жгли сады, вырубали, топтали. А мы вот возьмем да и посадим здесь сад в такой светлый день. Пусть знают, что он за человек — русский, которого фашисты за скота считали. Сломать да загубить и зверь может. А вот человеческое сделать только человек способен.
— Да не об этом я, — возразил Батов. — Уйдем же мы отсюда — ведь сад погибнет. Не труд жалко, хорошая затея пропадет.
— Э-э, нет, хлопчик, чи то… товарищ лейтенант, Михеич и это предусмотрел. Есть и среди немцев много добрых людей. Во-он, побачьте, кто там есть.
Батов посмотрел, куда показал Михеич, и заметил среди солдат старика немца. Тот, сняв пиджак и засучив рукава сорочки, ходил с лопатой около лунок и уже посаженных веточек и подравнивал землю под ними.
— Я ж его с утра нашел. И как рассказал про свою задумку — с переводчиком ходили, — так он целовать меня кинулся и сказал, что и саженцы найдутся, и за посадками следить будет.
10
День был с утра хмурый. Временами перепадал теплый мелкий дождь. Батов проснулся рано, но вставать не хотелось. Пожалуй, впервые он ощутил после сна такую разбитость и даже усталость.
— Вставай, Алеша, — негромко сказала Зина после приветствия. — Последнюю новость не слышал?
— Откуда мне слышать? — насторожился Батов.
— Наш полк расформировывается…
— Мне же надо быть непременно там! — воскликнул он, ошарашенный таким известием.
— Пойдешь, пойдешь, не волнуйся. Только, пожалуйста, не через окно и не сию минуту, а после умывания, завтрака и перевязки. Договорились? Никаких церберов на твоем пути не будет…
Когда Батов пришел в полк, недалеко от лагеря на дороге, прикрывшись плащ-палатками, строилась большая группа солдат и офицеров, в которой нашел он и комбата Котова, и его заместителя капитана Соколова, и своих командиров отделений Чадова и Оспина, там же стоял Усинский…
Навстречу Батову из строя выскочил Володя Грохотало. Они долго стояли, взявшись за руки, говорили, казалось, о самых незначительных вещах. Потом крепко, по-мужски поцеловались, разошлись. С солдатами Батов прощался уже на ходу: была подана команда к движению.
Провожающие остались на обочине дороги, потом по одному и группами потянулись в казармы. А колонна уходила дальше и дальше, серея и сливаясь с косой сеткой мелкого, ровного дождя. С крошечных листков саженцев падали крупные капли в сырую землю и исчезали в ней.
Выкупавшись вместе с этими людьми в горячей фронтовой купели, Батов сроднился с ними, привык и полюбил их. Теперь они навечно связаны невидимыми, но самыми прочными в мире нитями фронтового братства. И когда отдаляется от тебя товарищ — до звона, до щемящей боли натягиваются эти нити. Но не рвутся! Не могут они порваться…
РАССКАЗЫ
Юрий Заюнчковский
КОГДА СЕДЕЮТ МАЛЬЧИШКИ…
Посвящаю сыну — лейтенанту Сергею Заюнчковскому
Станция буквально стонала от грохота проходящих эшелонов. Люди сновали туда-сюда, что-то искали, чего-то требовали, торопились, толклись возле привокзальной столовой.
Мы, тринадцать выпускников летной школы, как парашютисты из самолета, один за другим выпрыгнули из вагонов.
— Айда в комендатуру, — сказал кто-то, и все устремились к военному коменданту.
Возле дверей нас встретил подтянутый капитан в фуражке с ярко-малиновым верхом. Его распоряжения звучали скупо и четко. Он быстро осаживал любого, кто пытался проявить скандальную настойчивость и зазнайство.
Комендант вопросительно взглянул на нас — летчиков, словно спрашивая глазами: «А вам что здесь понадобилось?» Внимательно выслушав доклад, взял командировочное предписание и пригласил меня, как старшего по команде, к себе в диспетчерскую, вежливо попросив остальных подождать за дверьми.
В комнате, куда я с ним вошел, чувствовалось прифронтовое напряжение. Капитан отдавал распоряжения ровным тоном, продолжая заниматься нашими делами: «Перевести на пятый! Тридцать четвертый задержать до трех! Да! Нет!..»
— Так вот, старшина, — обратился комендант ко мне, — теперь здесь вашего полка нет. Сожгли его на земле. А то, что уцелело, куда-то перевели. Что мне с вами делать — ума не приложу!
Это известие меня ошарашило.
Капитан поднял строгие глаза и, заметив мое отчаяние, спокойно сказал:
— Сейчас пойдете копать котлован под узел связи. А там посмотрим…
Фронт принимал нас неприветливо, сухо, совсем не так, как это представлялось.
И тут мы привычно уловили завывающий гул приближающихся самолетов. Словно по команде, все подняли головы. Быстро оценив обстановку, мы бросились в сторону летящих бомбардировщиков. Навстречу ошалело бежала толпа. Застигнутые врасплох люди, следуя инстинкту самосохранения, удирали от самолетов, не ведая того, что бегут под бомбы.
Мы попытались остановить бегущих и направить в противоположную сторону. Но волна перепуганных, мятущихся в поисках спасения людей смяла нас, тринадцать возмущенных мальчишек.