На всех фронтах
Шрифт:
— Вот, вот. Как в бирюльки играем, вроде опереточных маневров. А тут, братец, убивают, между прочим… Возьми мой наган. И стреляй в каждого, кто надумает силой открывать дверцу машины. Он вытащил из-под сиденья автомат, положил его стволом вверх на левую руку. — Ну, поехали, старшина. И смотри в оба: здесь немецкие лазутчики завелись. Не прозевай, помни: остается жить тот, кто выстрелит первым.
Честно говоря, мне стало жутковато. Казалось, за каждым поворотом кто-то таится и вот-вот грянет неожиданный выстрел.
— Они переодеваются
Он замолчал, внимательно вглядываясь в темноту. Машину бросало на ухабах, густые клубы пыли обволакивали ее на поворотах.
Через час-полтора остановились. Комиссар вылез, осмотрелся, потом два раза мигнул фарами. Я стоял на обочине, мучительно напрягая зрение и слух в надежде что-нибудь различить в этой кромешной тьме. Вдали трижды загорелся огонек.
— Все в порядке. Поехали.
Машина фыркнула и помчалась к лесу. При въезде в него комиссар притормозил, и я различил около дерева человека, держащего в руках автомат. Необычность обстановки, таинственные сигналы, настороженность комиссара нагнетали чувство страха. Теперь все казалось враждебным. Я уже начинал сожалеть, что так бездумно согласился поехать бог знает куда. На ум приходили всякие нелепые ситуации со шпионами из кинофильмов. Словом, когда машина остановилась около избушки в густой чаще леса, у меня было твердое желание дорого продать свою жизнь.
На крыльце появилась какая-то темная фигура. Она не спеша спустилась к машине. Открылась дверца. И я оказался нос к носу с небритым человеком.
— Николай Андреевич, а это кто будет?.. Ну, убери наган! Чего доброго, со страху пальнешь, зелень! — И, не обращая внимания на меня, он стал вытаскивать какие-то узлы, коробки: — Гранаты привезли, славненько. Эка, и патрончики мировецкие!
Взвалив все разом, он, кряхтя и чертыхаясь, стал подниматься на крыльцо, и, когда открывал двери, слабая полоска света осветила его пустые петлицы.
И тут во мне заиграла старшинская кровь. Теперь это кажется смешным, но тогда стало ужасно больно за такую невиданную бесцеремонность в обращении со старшим по званию.
…Комиссар подтолкнул меня сзади, и мы вошли в просторную избу, освещенную сильной электрической лампочкой. В углу за печкой стояла радиостанция, возле которой сидела радистка, посреди стоял накрытый скатертью стол.
— Верочка, кончай слушать немецкие передачи. Позволь тебе представить нашего нового сослуживца Владимира Незвецкого.
— Мамочки, да он ранен! — с неподдельным ужасом воскликнула Верочка и тут же схватила индивидуальный пакет. — Садись! Ну, надо же, опять гадье стреляло. Садитесь, я сейчас мигом перевяжу. Ах, ну надо же! Прямо в первый день!..
— Да что вы, это же… Это так… — лепетал я, не зная, что сказать. — Это чужая кровь.
Верочка с удивлением посмотрела на комиссара.
— Николай Андреевич, его что, на дороге подобрали?
Мне стало обидно за себя. Один счел, что я типичный салага, вторая приняла за мальчишку, подобранного на дороге… Тут открылась дверь, и в комнате появился гладко выбритый немецкий офицер. Поверх белоснежной рубашки был накинут китель майора люфтваффе. Он с удивлением осмотрел меня с ног до головы и на немецком языке обратился к Верочке:
— Это что за зоологический уникум?
Ну нет, это уж слишком! Я шагнул навстречу майору и, чеканя каждое слово, сказал:
— Я не имею чести быть с вами знакомым, но ваша манера вести беседу дает мне право быть с вами столь же бесцеремонным.
— Ах вот как! Вы немец? — удивился майор.
— Нет, я русский, и запомните это накрепко…
— Ну, ладно, ладно, — вмешался комиссар. — Ты что, белены объелся! Тихий, тихий, а поди ж ты, какого неукротимого нрава. — Он осторожно взял у меня наган. — Давай, давай… Это же мой.
Верочка прыснула в кулачок, выскочила в сени и вернулась с кувшином воды и тазом.
— Умойтесь и снимайте гимнастерку, я мигом прополощу, завтра будет как новенькая.
Мне хотелось очень многое сказать: припомнить раненых на вокзале, лейтенанта на допросе и вообще бросить в лицо этому гладкому немцу, что час расплаты придет и пусть тогда не ждет от меня пощады… Уж я поработаю пулеметами!
Я продолжал вести немой диалог со стоящим передо мною немецким майором. Мне очень хотелось сказать ему что-нибудь такое, чтобы заставило побледнеть этого наглеца, возомнившего себя невесть кем. Верочка подала мне полотенце и просто сказала:
— А у вас есть мама?
— При чем здесь мама?
— При том, что ваша жесткость вряд ли пришлась бы ей по душе. — Она взяла кувшин, вылила остатки воды и вышла в сени.
Майор скрылся в своей комнате. Комиссар примирительно положил мне руку на плечо и тихо шепнул:
— Не шебуршись. Скоро для тебя все станет ясным.
Гнев прошел. Я стал мучительно прикидывать, куда попал. Молчаливо наблюдающий сцену красноармеец с медвежьими повадками бросил в мою сторону взгляд, полный сочувствия и понимания.
Вошла Верочка и начала накрывать на стол.
За ужином царило томительное молчание. Тихо позвякивали невесть откуда взявшиеся в этакой глухомани серебряные ножи и вилки.
Комиссар, чтобы разрядить обстановку, спрятал руки за спину и весело подмигнул Верочке.
— Ну угадай, что я вам принес?
Все оживились и с интересом смотрели на комиссара. Верочка своим звонким голоском перечисляла все, что казалось ей несбыточной мечтой: «Земляничное мыло! Браунинг! Книжка «Рожденные бурей»! Батарейки к карманному фонарю! Часы!» Но, увы, в ответ слышалось только: «Не угадала».