На земле живых
Шрифт:
– Судя по радужным мыслям Нергала, Вы больше не составляете ему конкуренцию у 'Фазанов'?
Взгляд Невера, оторвавшийся от книги и нашедший Хамала, казалось, проделал путь через несколько галактик.
– Это вы, Гиллель? 'Возрадуется Иаков...'
– '... и возвеселится Израиль'. Это я, я. Вам, я понял, удалось-таки найти Бога? Ригель, стало быть, прав, и Его можно найти?
Невер взглянул на Хамала, но его взгляд, отсутствующий и рассеянный, глядел, казалось, сквозь него.
– Я ...искал. А нашёл меня Он.
– А почему Он не находит меня?
Невер опять посмотрел на Гиллеля и неожиданно улыбнулся. На щеки его легла тень от густых ресниц, а на лбу заиграл солнечный луч.
– Не знаю, Хамал. У Него и спросите.
– Смеётесь?
– Да, нет. Откройте Писание.
– Он протянул Хамалу книгу. На раскрытой Гиллелем странице, там, куда упирался палец Хамала, он прочёл: 'В простоте сердца ищите Господа, ибо Он открывается неискушающим Его'.
– Да... вы и 'простота сердца'... У вас вообще есть сердце, а, Гиллель?
– И поставив книгу на полку, Невер пошёл к выходу.
Подперев щеку рукой, Хамал долго смотрел ему вслед. Затем медленно встал и поплёлся в гостиную Риммона, где нашёл Сирраха сидящим за письменным столом, доверху заваленном бумагами, исчёрканными схемами и цифрами. Засидевшись как-то с Невером за шамбертеном, Риммон спросил, апеллируя к его обширному опыту покорителя женских сердец, - как понять, любят ли тебя? Невер улыбнулся и мягко заметил, что тут и понимать нечего. По его глубокому убеждению, Сирраху давно пора сделать предложение и, если ему откажут, окажется, что он, Невер, совершенно не понимает женщин. Se non e' amore, cos'e? Хамал на прямой вопрос об отношении к нему Эстель полностью подтвердил слова Мориса, основываясь уже на мыслях самой Эстель. После происшедшего перед экзаменом у Пфайфера, Риммон наконец и сам поверил, что его любят. В итоге, вернувшись после экзамена из женского портала к себе, Риммон объявил Хамалу, Неверу и Ригелю, что он помолвлен, и в мае состоится свадьба. Если этим сообщением Сиррах хотел кого-то удивить, то не преуспел. Его сокурсники только молча переглянулись.
Собственные раздумья сегодня раздражали и обременяли Гиллеля, и он - для отдохновения - углубился в мысли Риммона. Тот вначале был погружён в планы реконструкции подъездной аллеи и ремонта ветхого арочного моста в своём имении. Потом в его голове завитали образчики новых интерьеров и принадлежности свадебной церемонии, а сейчас все мысли были заняты отделкой помещений и приобретением новой - двуспальной - кровати для супружеской спальни. Важным представлялся и заказ декоратору, - какие обои предпочтет Эстель? Может, тёмно-вишневые? Какой цвет у неё любимый?
– Жемчужно-розовый, - лениво буркнул Гиллель, растягиваясь на диване.
Матримониальные планы Сирраха ничуть не увлекли его и, вынырнув из риммоновых мыслей, Хамал снова задумался. В течение трех последних недель он не упускал случая проникнуть в помыслы Мориса де Невера, и был абсолютно уверен в своих наблюдениях. Но то, что он читал там, было непостижимо! Начать с того, что мысли вчерашнего помешанного на сладострастии кота были теперь точной копией мыслей девственника Ригеля, так он ещё и умудрялся мыслить цитатами из Евангелия! Добро бы, притворялся. Но Хамал безошибочно читал самое потаённое. И Вальяно... Вальяно стал въявь благоволить к Неверу!
Хамалу очень нравился Рафаэль Вальяно, его невероятный интеллект и ошеломляющие знания, и то, что тот практически не замечал его, очень задевало самолюбие Гиллеля. Он чувствовал уколы зависти и ревности, когда видел, что Невер с Ригелем почти каждый вечер уходят к профессору и после часами, наперебой цитируя, восторгаются им.
За окнами сгустилась тьма. Риммон зажёг свечи, сказал, что скоро закончит, и предложил поужинать. Хамал молча кивнул. В тёмном углу что-то зашевелилось и страшно зарычало. Гиллель вздрогнул и подскочил, сжавшись от ужаса.
– Боже мой, что это!?
– Что с вами, Хамал?
– Элегично, не отрываясь от бумаг, спросил Риммон.
– Это же Рантье.
– А чего рычит?
– Нергал идёт.
На лестнице вскоре и впрямь раздалось визгливое разухабистое пение. Фенриц, плотно закусив, любил подрать глотку. Вот и сейчас он во всё горло распевал арию герцога Мантуанского, заглушая своим звучным козлетоном даже бой главных часов, пробивших восемь.
– ... La donna `e mobile
qual piuma al vento,
muta d'accento e di pensiero.
Sempre un amabile
leggiadro viso,
in pianto o in riso, `e menzognero.
`E sempre misero
chi a lei s'affida,
chi le confida mal cauto il core!
Pur mai non sentesi
felice appieno
chi su quel seno non liba amore!
Голос постепенно стих в глубине галереи. Рантье успокоился, и, свернувшись пушистым клубком у камина, уставился на огонь. Успокоился и Хамал.
– Надо полагать, наш несравненный и бесподобный Фенриц любит Верди. У него довольно приличный баритон. Как он умудряется брать теноровые ля-си-бемоль как си-до? И, почему он вообще всё время поёт теноровые партии?
Ответ Риммона не отличался логичностью, зато пленял эмоциональностью.
– Потому что свинья. Чуть не сморил моего пса, - злопамятно пробормотал он и неожиданно даже для самого себя с отвращением полушёпотом добавил.
– Нехристь.
Глава 24. Подлинное величие.
'Горше смерти - женщина, потому что она - сеть,
сердце её - силки и руки её - оковы.
Угодный Господу спасётся от неё, а грешник будет уловлен ею'.
Екклесиаст. 7.26.
Шумное празднество в гостиной Эстель Морис променял на тишину библиотеки, а после встречи с Хамалом пришёл к себе в спальню. Там его ждали несколько книг Вальяно. Морис вообще любил книги, причём, обожал даже их запах, золотые обрезы переплетов и роскошь виньеток. Книги Вальяно были необыкновенно красивы, а исходящий от них аромат напоминал благовоние каких-то восточных специй, но каких, Морис не знал. Листая одну из книг, он протянул руку к другой, и пальцы его чуть не столкнули стоящий на углу стола бокал с вином. Морис не помнил, чтобы оставлял его тут, но, может быть, заходил Эммануэль? Он не хотел пить, и погрузился в 'Жития святых'. Он и раньше, ещё в имении отца, пробовал читать их, но внимание рассеивалось, он утомлялся и мало что понимал. Но теперь мир, казавшийся ему раньше далеким и непостижимым, открылся во всей полноте. Прошло чуть больше часа. На пороге спальни послышались шаги. Морис, сидя спиной к двери, подумал, что это Эммануэль.