На Золотой Колыме. Воспоминания геолога
Шрифт:
«Отцу» пятьдесят семь лет, сложен он атлетически и любого из «сынков» заткнет за пояс в маршруте и на работе. У него широкое, густо заросшее волосами, очень добродушное лицо, светлые водянистые глаза и большой мясистый нос. Говорит он, слегка шепелявя, часто вставляя «так сказать», «как это говорится», «конечно». Поговорить «отец» любит, хотя объясняется довольно нескладно. Руки у него работают не в пример продуктивнее языка. Он и плотничать, и столярничать, и шить, и вообще любым рукомеслом заниматься весьма горазд.
По национальности Пульман латыш, но настолько обрусел, что уже с трудом может изъясняться на родном языке. Он не
Вообще мир для него полон загадок, и тайн, которые он пытается разгадывать. Бывший старатель, он, после того как старание запретили, пошел работать промывальщиком в полевую партию, чтобы быть ближе к природе и продолжать поиски милого его сердцу золота. Ему нравится сам процесс поисков, и в нем нет той жадности к этому металлу, которая присуща большинству старателей. Это чистейшей воды пантеист, типичный созерцатель и бескорыстный любитель природы.
Он в основном и руководил строительством барака.
Первым помощником Пульмана был его непосредственный начальник — наш прораб-поисковик Перебитюк. Его несколько непривычное имя Венедикт ребята быстро переиначили в Виктора. Перебитюку около тридцати лет. Это рослый красивый парень с наивным выражением больших серых глаз и слегка насмешливыми полными губами, с большой ямочкой на подбородке. В этом районе он уже третий год — приехал из Ачинск на старание, но скоро перешел на службу в Колымское управление. Он производит впечатление серьезного, положительного человека, физически крепок и вынослив. На Колыму Перебитюк приехал с открытой формой туберкулеза, однако суровый колымский климат с его сухими морозами и жарким ясным летом при полной стерильности воздуха быстро поправил его, и чувствует он себя прекрасно.
Примерно одного возраста с ним коллектор Ганя Ковяткин, также бывший старатель, серьезный, живой и сообразительный хлопец, очень упорный и старательный, с веселым, неунывающим характером.
Мы с ним сразу же стали ходить в маршруты. К тому времени снег на склонах сопок уже стаял и только на вершинах отдельных гранитных массивов продолжал лежать плотным нетронутым покровом. Мы уходили в маршруты на восемнадцать-двадцать часов и возвращались усталые донельзя, с массой впечатлений. Почти круглые сутки было светло, и мы работали, пока хватало сил. Вернувшись, отсыпались и, отдохнув, принимали посильное участие в строительстве барака. В основном же его строили четверо. Кроме Перебитюка и Пульмана на строительстве его полностью были заняты два дружка — наши рабочие Гоша Родионов и Филипп Фирсов.
Родионов — краснощекий смуглый юноша лет двадцати трех – двадцати четырех, старательный, послушный, несколько медлительный, но усердный. У него сильно развита хозяйственная жилка. Он и заячье одеяло выменял у якута, и еще кое-какие вещи приобрел, но все это носит у него безобидный характер некоторой предприимчивости, отсутствующей у других ребят. Он очень
Его приятель Фирсов — веселый белозубый парень с вечной улыбкой на лице, горячий, вспыльчивый, но отходчивый. Любит пошутить и за словом в карман не лезет. Работает он быстро и усердно. С Георгием они большие друзья, вечно шепчутся, хихикают, подтрунивают друг над другом и трогательно заботятся одни о другом. Оба они только что демобилизовались из Красной Армии, и в них еще чувствуется воинская дисциплина.
Третий наш рабочий — Миша Абтрахманов, татарин по национальности, с типичным татарским лицом, выходец из глухой деревушки. Пребывание в армии только слегка обтесало его. Он парень с хитрецой, как говорится, «себе на уме». По-русски говорит плоховато и большей частью молчит. Если ему что-нибудь не по душе, он не скажет прямо, а начнет жаловаться на стороне. В этом отношении он прямая противоположность Фирсову, который предпочитает разговаривать с начальством сам, а не «плакаться в жилетку». Миша любит слукавить и в работе. Тайгу он не жалует и ругает себя за то, что согласился поехать на Колыму. Он единственный среди нас, кто знает толк в лошадях, разбирается в их привычках, повадках и любит возиться с ними.
Временный член нашей маленькой партии оротукский якут Петр Попов первый раз имеет дело с «нючча» — русскими и сначала побаивался нас. Скоро он распознал, что это не столь уж страшные существа, и быстро освоился. Он часто заходит в палатку «начальства», садится и смотрит вокруг широко раскрытыми глазами, добродушно ухмыляясь. Лицо у него типично якутское: жесткие черные волосы, широкие скулы, слегка приплюснутый нос, немного раскосые глаза и отсутствие растительности на подбородке.
Петр ни слова не понимает по-русски, но мы все же кое-как объясняемся: отчасти жестами, отчасти словами. Нам помогает в этом Миша Абтрахманов. Он татарин, и его язык имеет общие корни с якутским. Правда, Миша при переводе иногда несет такую несуразицу, что приходится только руками разводить. Однако они дружески беседуют, иногда похлопывают друг друга по плечу, посмеиваются и, кажется, вполне понимают друг друга.
Последний член нашей артели, весьма ленивый и неповоротливый, — но всеми любимый, — это несравненный Кут. Он только четыре месяца назад появился на свет, и у него еще очень мало жизненного опыта.
7 июня мы торжественно отпраздновали окончание строительства барака. Подобно господу богу мы завершили наше мощное строительство в шесть дней. И вот теперь на берегу Чалбыги горделиво высится красавец барак с добротной крышей, изготовленной из лиственничной коры, которая в это время года замечательно отдирается от стволов.
— Лет пятьдесят простоит, — сказал Пульман, наш главный строитель, любовно поглаживая стены. «Нас переживет», — мысленно перевел я его слова.
Согласно обычаю, барак надо было слегка обмыть. По случаю столь торжественного события намечался обильный ужин, в котором немалую роль должна была играть свежая жареная рыба — мечта наших гурманов.
Выезжая с устья Тенке, мы купили у Дмитрия Ивановича Протопопова сетку для рыбной ловли. Длиной свыше десяти метров, сплетенная из конского волоса, она прельстила нас своей легкостью и портативностью. Мы ставили ее на Чалбыге и время от времени вытаскивали одного-двух хариусов, которых помещали в садок — маленькую лужицу среди гальки около берега. Это давало возможность сохранять рыбу живой очень долгое время.