На Золотой Колыме. Воспоминания геолога

Вронский Борис Иванович

Выбрав подходящий момент, я выстрелил, быстро заложил новый патрон и выстрелил второй раз. После второго выстрела медведица пошатнулась, подпрыгнула и с тем же угрожающим фырканьем ринулась на меня. Находилась она от меня шагах в тридцати пяти — сорока. Я вновь заложил патрон — это делается мгновенно и как-то непроизвольно, — опустился на колено и, когда медведица была от меня в каких-нибудь пяти шагах, спустил курок, тщательно прицелившись ей в сердце. Вместо ожидаемого выстрела послышалось какое-то гнусное «чик» — это хлопнул спущенный курок. Берданка дала осечку.

Свирепая морда с оскаленными белыми зубами, длинная рыжеватая взлохмаченная шерсть, яростно сверкающие глаза,

темно-красные подтеки крови, струящейся из раны на плече и груди, узкая темная лапа с острыми длинными когтями и характерное прерывистое фырканье навсегда останутся в моей памяти.

Как стоял я, опершись на одно колено, так и остался стоять, только рука успела судорожно вздернуть курок обратно… Подбежав ко мне вплотную, медведица вдруг круто повернулась и, размахнувшись, допыталась ударить лапой появившегося откуда-то Кута. Не знаю, то ли ее смутила каменная неподвижность моей, фигуры, то ли причиной всего случившегося она считала Кута, который не давал ей покоя, но только после новой неудачной попытки ухватить Кута она бросилась в сторону. Я пытался выстрелить в нее вторично, но взведенный курок вновь дал осечку. Пока я вкладывал новый патрон, медведица скрылась.

Наступило безмолвие. Я стоял потрясенный неожиданным разворотом событий. Где-то впереди опять раздался лай Кута и фырканье медведицы. Я медленно, уже без всякого энтузиазма, с некоторым насилием над собой направился к месту, откуда раздавались звуки. В это время поблизости послышались крики ребят. Медвежата успели куда-то скрыться, и ребята, услышав мои выстрелы, запыхавшись, прибежали ко мне «снимать шкуру с неубитого медведя». Мы втроем пошли за медведицей. Шли осторожно. Впереди еще раза два послышался лай Кута и медвежье фырканье, но мы так и не смогли увидеть медведицу.

Через некоторое время вернулся Кут, очень довольный приятно проведенным временем. Он немедленно принялся с азартом гоняться за какой-то мышкой. Стало темнеть. Мы вернулись к месту, где была оставлена лошадь. Здесь разбили палатку и остановились на ночлег.

На следующее утро мы обратили внимание на громкий птичий грай, раздававшийся в той стороне, где вчера скрылась медведица. Кричали в основном кедровки — азартно, с надрывом. Ориентируясь на птичий крик, мы километра через полтора нашли мертвую медведицу. Она лежала около корня большой лиственницы, уткнув морду в лапы. Шерсть ее была покрыта подтеками засохшей крови, на теле оказались четыре пулевые раны — одна в плече, две в груди и одна в боку.

На обед у нас была медвежатина. Мясо показалось нам довольно вкусным, но немного жестковатым. Конечно, Куту были преподнесены самые вкусные, самые нежные кусочки жареной медвежатины. Даже Чалка не отказался отведать кусочек мяса.

Между прочим, о Чалке. Чалка — восхитительная лошадь, предмет зависти каждого хозяина. Это крупный белый конь с рыжими пятнами, когда-то худой и безобразный до ужаса, теперь же округлившийся и даже с небольшим брюшком. Каждое утро он сам приходит к стану, никогда не заставляет себя искать и ест все, кроме разве мыла, даже мясо и рыбу потребляет с видимым аппетитом. Чалка очень терпелив, вынослив и смирен. По тайге с вьюком он идет сам. Миша обычно шагает сбоку или бредет сзади, всецело доверяя Чалке. Через топи Чалка перебирается с исключительной осторожностью, чуть ли не на цыпочках. В медведицу, которая, стоя, фыркала в каких-нибудь тридцати шагах, Миша первый раз выстрелил, положив берданку на спину неподвижно стоявшего Чалки. Вообще Чалка уникум, такого коня мне не приходилось еще видеть. Миша привязан к нему до чрезвычайности.

Некоторые детали встречи с медведицей выяснились позднее.

Идя с Чалкой, Миша услышал

вблизи какое-то хрюканье и, оторвавшись от своих мыслей, узрел какого-то диковинного желто-бурого зверя, которого он принял сначала за кабана. Он схватился за берданку, висевшую через плечо. Подбежавший в это время Куг увидел «кабанят» и, конечно, немедленно бросился к ним. «Кабанята», к великому изумлению Миши, немедленно взобрались на лесину, а «кабан» с ревом встал на задние лапы и превратился в медведицу. Миша, не раздумывая, всадил в нее пулю. Медведица упала на землю, завертелась, опять поднялась, получила вторую пулю, вновь упала и вдруг ринулась прочь, забыв о медвежатах. Видя, что она только ранена, Миша бросился к Чалке, развьючил его, вытащил из кармана притороченной тужурки горсть патронов и побежал за медведицей, стреляя на ходу. Чалка даже в первые минуты встречи с медведицей был абсолютно спокоен и не сделал попытки убежать.

Мясо медведицы мы запрятали во льду большой наледи; их осталось еще немало по Нелькобе и по Чалбыге. Затем отправились дальше.

Обычный день

Еще рано — только восемь часов утра. Где-то в городах и поселках люди солидно допивают чай и собираются «на службу» в душные помещения, где им предстоит сидеть целый день. Мы же давным-давно уже на работе. Сейчас мы остановились попить чайку около небольшой лужицы на вершине гранитного массива. Маленький чахлый кустик кедрового стланика, единственный, выросший здесь среди мха и покрытых лишайником камней, не пережил встречи с нами, и его ветви, шипя и треща, греют воду.

День знойный. Даль окутана густой синеватой дымкой, сквозь которую просвечивают силуэты ближних гор. Назойливо звенят комары, и тяжело сопит, свесив розовый дрожащий язык, соизволивший пойти с нами Кутька. Когда мы уходили, он оставался с Мишей, который должен был с палаткой перебраться в условленное место и ожидать нас. Теперь, имея «собственную» лошадь, мы можем каждый вечер приходить ночевать в палатку, которая ежедневно перекочевывает на новое место.

В маршрут мы ушли в пять часов утра и были крайне удивлены, увидев часа через два неожиданно появившегося Кутьку. Эта маленькая бестия обладает воистину изумительным чутьем. Так же просто, как мы, идя по улице, читаем: «Аптека», «Универмаг», «Булочная», он, уткнув в землю свою смоляно-черную мордочку с блестящим, влажным, подвижным носом, на мху, на песке, на голых камнях читает незримые письмена запахов: вот след Чалки, вот бурундука, вот хозяина — и мчится по следам с завидной скоростью.

Мы торопливо пьем горячий чай и обсуждаем важный вопрос: в кого стрелял Миша? Примерно часа через полтора после нашего ухода мы слышали выстрел. Значит, вечером будут новости. Наш маленький, как эта лужица, мирок имеет свои собственные интересы, печали и радости, быть может смешные и ничтожные для тех, кто живет в водовороте бешено несущейся жизни, но весьма значимые для нас, оторванных от цивилизованного мира, заброшенных в места, где природа свежа и дика, как тысячи лет тому назад. Выстрел Миши так же интересен для нас, как, скажем, для москвичей шахматная партия Алехин — Боголюбов.

Жизнь в тайге полна захватывающего интереса. Нужно только, чтобы немного зорче, чем обычно, были глаза и чуть больше насторожены уши. Я не говорю уже о наших геологических делах, где каждый день приносит что-то новое, интересное. В тайге много новостей и другого порядка. Какой, например, интерес представляет для горожанина валяющийся среди кустов кусок оленьей шкуры? Никакого.

А здесь он заставляет остановиться, внимательно рассмотреть его и подумать: откуда он? Что здесь происходило?