Набат. Книга первая: Паутина
Шрифт:
Решение созрело мгновенно.
Толпа ахнула. Файзи уже стоял на седле, как заправский джигит. «Молодость вспомнил», — внутренне усмехнулся Файзи. Удивительно, он мог еще шутить сам с собой. Он бросил повод, ухватился за балки навеса чайханы и в один прием, ловко подтянувшись, оказался на крыше.
Крики смолкли. Пораженная толпа безмолвствовала. Вопли замерли в горле Хаджи Акбара. Выпучив глаза, смотрел он на темный силуэт Файзи на сером небе.
Воспользовавшись наступившей тишиной, Файзи поправил на себе гимнастерку и обратился к толпе:
— Эй, эй! Почему вы слушаете крикуна? Один осел завопил «и-а! и-а!» — и все за ним вопят. Кто он? Крикун-живоглот, людоед. С кого он драл шкуру? С вас. От кого кровавыми слезами плачут ваши голодные детишки? От него. Кто довел до голодной смерти тысячи людей? Он. И теперь все кричат вместе с ним: «Бей!» Что случилось?
— Файзи! — позвал издалека голос. — Да это наш Файзи!
Кричал Пантелеймон Кондратьевич. Он неожиданно возник в конце улицы над головами толпы. Он ехал на коне.
— Разойдись! — скомандовал он и врезался в толпу.
Он приказывал так повелительно, что люди расступились, прижались к стенам домов и дувалов и дали ему возможность свободно доехать до чайханы, на крыше которой все так же стоял во весь рост Файзи. Только Хаджи Акбар остался посреди дороги, тараща испуганно глаза на приближающегося всадника.
— А, старый знакомец! — закричал Пантелеймон Кондратьевич, только теперь заметив Хаджи Акбара. — Железнодорожный зайчик! Попался наконец.
Хаджи Акбар странно пискнул, подхватил полы халата и кинулся прочь. Он бежал, смешно вскидывая ноги и шлепая по грязи каушами так, что во все стороны летели брызги. Мгновение — и он исчез за углом. Никто не успел даже и слова сказать.
Дав шпоры коню, Пантелеймон Кондратьевич рванулся за ним. Но где было искать его в толпе!
— Утек, собака, — проговорил беззлобно командир и повернул обратно. — Давай, Файзи, слезай! Что ты забрался так высоко? — Пантелеймон Кондратьевич подтянул за повод коня Файзи поближе, и Файзи легко соскользнул с крыши прямо в седло.
Только что вопившая грозная толпа молчала. Люди тупо, с недоумением взирали на Файзи, на Пантелеймона Кондратьевича. Многие сконфуженно переминались с ноги на ногу.
— Ну-с, инцидент исчерпан, — громогласно заявил Пантелеймон Кондратьевич, — поехали, товарищ Файзи.
Глава тридцать вторая
Обыкновенный плов
Благосклонность султана — ласка тигра.
Оттого змея жалит ногу пастуха, что боится, как бы он не разбил ей голову камнем.
— Мой хозяин поехал к большому начальнику… самому раису назиров… Понял?.. Приглашен на плов к самому раису Бухары… всей Бухары.
Круглые глаза хаджиакбаровских работников еще более округлились. Сам Хаджи Акбар исчез куда-то, очевидно приказав слугам не спускать глаз с Алаярбека Даниарбека и докторской квартиры. Они сидели на завалинке у ворот и старались изобразить на своих лицах полное равнодушие с таким усердием, что и ребенок мог понять, чего им надо.
Но Алаярбек Даниарбек уже успел выполнить поручение доктора и потому сохранял безмятежность чувств и мыслей.
— К-хм, не знаю, умеет ли только раис назиров готовить плов? — весьма любезно продолжал он разговор.
И без того выпяченные жирные губы Алаярбека Даниарбека еще более оттопырились, что означало у него предельное презрение, а глазки его пронзили собеседника насквозь.
— А вы, почтенные, когда-нибудь едали плов, изготовленный у нас в Самарканде?
Увы, слуги Хаджи Акбара так редко ели плов, что им было совершенно безразлично, каким способом он изготовлен. Любой плов им казался восхитительно вкусным. Поэтому один из прислужников, что повыше и позлее, Латип, только растерянно проговорил:
— Но, но, я хотел только сказать… э… я хотел сказать, что их почтенность господин Хаджи Акбар ел плов личного повара их светлости эмира бухарского Алимхана…
— Эх ты, деревенщина, — прервал его Алаярбек Даниарбек. — А вот такое ты видел? — И он, растопырив обе пятерни, сунул их под нос ничего не понимающего Латипа. Пятерни сжались в кулак и снова разжались. Еще раз сжались и снова разжались. Затем перед глазами Латипа запрыгали три пальца правой руки.
— Ийе? — испуганно спросил Латип и, сняв посеревшую от времени тюбетейку, потер ладонью плешивый череп.
— Тридцать три! — воскликнул Алаярбек Даниарбек. — Тридцать, понимаешь, и три!
Еще помолчав для важности, Алаярбек Даниарбек выпятил губы и сказал:
— Принеси тридцать три котла, поставь на тридцать три очага, разведи тридцать три огня, и я тебе, деревенщина, сготовлю за один раз тридцать три плова, и каждый плов я сварю не похожий один на другой, как не похож слон… э… э… на муху. А каждому тому плову я придам такой вкус, что, начав есть, никто не остановится, пока не проскоблит донышко у котла и… не лопнет.
— О… — смог только протянуть Латип.
Но так как в его «О!» Алаярбек Даниарбек уловил нотку недоверия, то тут же заговорил снова:
— Тридцать три… ни одним больше, ни одним меньше. И твой эмирский повар поваров Акбар не пригодился бы мне даже разводить огонь под котлами, даже… э… э… мыть миски и чашки.
Теперь Алаярбек Даниарбек с силой втянул в себя слюну, вызванную вкусным запахом, и, хлопнув Латипа по плечу, начал:
— Слышал ли ты когда-либо о плове самаркандском? Нет, конечно нет!