Набат
Шрифт:
Все поднялись, с чувством выпили и загалдели разом с новыми поздравлениями, и подъесаул предложил немедля отправиться с нарочным в столицу.
Чудесный выдался денек и вечер! Битый небитого везет… Браты маху не дали, опорожнили всю четверть и спать завалились кто где сидел. Спал Мастачный сном убиенного. Лишь под утро привиделся ему Григорий Лаптев. Вышел из воды и посмеивается:
— Попался?
— Не замай, — отодвинулся подальше Мастачный. — Кто попался?
— Ты, дурень! Я записи только для себя делал, все расчеты составлял с поправкой.
— С какой такой поправкой? — почувствовал сомнение Мастачный.
— Ас такой: для меня картина гладкая, а для дочери твоей выйдет искаженная, как в кривом зеркале. У меня ангелы, у тебя черти. Тебя ведь папа с мамой тоже с поправкой делали, с выгодой, время на любовь не тратили, вот чучелом тебя и сканировали.
— Не замай родителей! — закричал Мастачный. — Про шифр давай!
А тут еще Судских появился.
— Вот, Игорь Петрович, — обратился к нему Лаптев. — Нас нет, а этот урод морально-материальный процветает. Почему?
— Возможно, это он живет, как положено, — задумчиво ответил Судских, — а мы беспутно, мечемся по жизни. Он жрет, убивает ради этого слабых и даже сильней себя. Не закон ли это жизни?
— Но мы ведь мыслящие! И ему мозги даны, чтобы думать!
— Откуда мы знаем, что думает чайка? Мы упростили мир остальных живущих, себя считаем избранными. Мы себя уважаем, их нет. Помнишь, Гриша, как лет пятнадцать назад посеяли демократию, а проще — вседозволенность, и выросли тупицы-рэкетиры, безголосые певицы, лакеи стали избранниками народа, ворье — банкирами и главами правительства, и все они презирали людей, умных и честных. Выходит, они соль земли, а мы придатки?
— Выходит? Нет, Игорь Петрович, так ничего не выйдет. Бросим его как есть. Я не дам ему стать царем природы.
Они ушли, а Мастачный прошептал:
— С нами крестная сила!
И проснулся. Приподнялся на локте, оглядел похмельное товарищество. Видок не отрезвляющий. Поднялись невпопад, толклись по хате в поисках похмельного.
Сложные картинки подсунул ему буряковый самогон. С такого напитка и у профессуры академической шарики за ролики зайдут. Рассольца бы, рассольца, сканируй его, Господи!
Кое-как похмелились, после обеда с горем пополам выехали. В армейский газик вместо положенных пяти человек набилось семеро, Мастачный восьмой. Зажатый на заднем сиденье, Мастачный угрюмо сопел. Никто из пассажиров его не знал, на попойке их не было, и почтения к Мастачному они не выказывали, но винищем в закрытом газике несло изрядно. Умеющий крепко выпивать, Мастачный сивушных запахов не переносил. Настрадался он страшно.
До Москвы добрались в пятом часу утра. В кромешной темени взрезывая асфальт лучом дальнего света, промчались сквозь центр. Мастачный удивился: ни один разъезд не остановил газик. Странно…
— Куда это мы? — забеспокоился Мастачный. Москву он знал досконально. — Браты, мне бы на Бережковскую набережную, — попросил он робко.
— Нарочного доставим, потом тебя завезем, — ответили ему.
«Наверно, тот на переднем сиденье», — решил Мастачный
Неожиданно улица показалась ему знакомой. Очень знакомой.
— Приехали, братан, — сообщил водитель. — Лефортово.
И защемило, засосало, засвербило во всем организме Мастачного. Покорно подставив запястья под наручники, он выбрался в яркий свет прожекторов. Чего-то не докрутилось в его хитрых планах.
С противоположной стороны в квадрат света вступил коренастый мужчина в спецназовской форме. Он пожал руку худощавому юноше, сидевшему в газике на переднем сиденье. Они, улыбаясь, переговаривались. Блеснули вставные зубы. Мастачный узнал коренастого. Бехтеренко. Подвели к нему.
— Набегался, дружок заклятый? — почти ласково спросил Бехтеренко, разглядывая помятого и пришибленного гостя.
— Я не бегал, — буркнул Мастачный.
— Мы за тобой тоже. Сам прибыл, куда положено. Ведите, — сказал он конвойным. — Иди, обживайся, места, чай, знакомые…
— А кто это? — в силу укоренившейся привычки работать под дурачка спросил Мастачный.
— Топай, топай, — засмеялись конвойные. — Таких людей знают в лицо. Пиздюк… Министра не знать. Может, шлепнем его прямо здесь за непочтение? — И заржали оба.
«Бехтеренко стал министром внутренних дел?» — ужаснулся Мастачный. Такого поворота в самых страшных снах он не представлял. Его место занял тот, кого бы он вовсе не встречал больше.
Бехтеренко уехал тотчас, едва увели Мастачного. Он на самом деле не собирался уделять время арестованному. С таким все просто: трибунал, расстрел по законам военного времени. Никаких смягчающих обстоятельств. С его дочерью вовсе никаких проблем. Она с толком рассказала о проделанной работе, так и не поняв ее назначение. Ее сразу оставили в покое, взяв подписку о невыезде.
В этот ранний час Бехтеренко действительно ждали дела поважнее. Он возвращался к себе на Огарева, в бывшую резиденцию всевластного Щелокова из брежневских времен. Вернулись прежние времена? Нет, задачи стали другими, и здоровенного здания куликовской поры не потребовалось. Но Мастачный угадал: Бехтеренко был министром внутренних дел.
Среди забот, возложенных на нового министра, исчезла основная: охрана общественного порядка. С этим успешно справлялись казаки Гречаного, и население — в кои-то веки! — с почтением относилось к их пониманию гражданской дисциплины. Некого стало облаивать: «Менты поганые!» Казаки всем своим видом отрицали прежний антагонизм. Папахи и лампасы вошли в жизнь россиян естественно, словно самим Господом благословлен их приход, а само население с их приходом ровно засупонилось туже. Штаты милиции, автоинспекции, прочего и прочего подведомственно раздутого сократились в десять раз, само министерство занялось наконец тем, чем ему и надлежит заниматься — внутренними делами. «А это не бытовуха», — поучал Гречаный Бехтеренко в день назначения на пост министра.