Над кем не властно время
Шрифт:
Неутомимые затейники развлекали неутомимых туристов.
Как хорошо знал Жерар этих туристов! Всегда и везде ведут себя одинаково. Приезжают большими группами, при расселении моментально начинают ругаться друг с другом и с устроителями своих поездок, мгновенно сбиваясь с вынужденной фальшивой вежливости на крики и оскорбления. Затем приступают к развлечениям, продолжая перебранки, к которым теперь добавляются шашни, супружеские измены, радостное стадное участие в идиотских совместных мероприятиях. И, конечно, не обходится без непременных шуток над теми, кого выбирают козлами
Типичная сценка летнего курорта: двое отдыхающих хватают за плечи и ноги третьего, раскачивают и бросают в бассейн, нисколько не заботясь о том, что у него в одежде могут оказаться документы и бумажные деньги. Вокруг все радостно гогочут. Сама жертва тоже глупо ухмыляется.
Типичная сценка зимнего курорта: один из записных шутников толкает чужую лыжу, и та съезжает по склону, набирая скорость. Все смеются, глядя, как жертва в попытке догнать лыжу скользит и грохается на утоптанный снег.
Ад - это другие!
Сам Сартр, правда, утверждал, что его знаменитую фразу обычно понимают неправильно. Он, дескать, лишь имел в виду, что, если наши отношения с другими людьми испорчены, то ничем, кроме ада, они быть не могут. Жерар Лефевр тоже допускал, что эта формула не универсальна, и что в определенных ситуациях отношения с другими людьми могут оказаться и чем-то иным, нежели пытки преисподней.
Но такое, как считал несостоявшийся химик, происходит лишь в тех случаях, когда в межчеловеческие отношения вложены немалые усилия. Или если ад бушует вовне, как это было в конце пятидесятых, когда рядовой, а затем капрал Лефевр отдал парочку лучших своих лет службе в Алжире.
Даже сейчас, в феврале 1978-го года, официальная Франция, вопреки мнению остального мира, все еще не признавала те события войной, используя для их определения различные эвфемизмы. Например, такие, как "операция по восстановлению общественного порядка" и т.п. Однако это была самая настоящая война, со взаимной жестокостью, с пытками, где юного ненавистника толп на каждом шагу подстерегали увечья и уродливая смерть. И спасти от них могло лишь присутствие других французских солдат с их зачастую бессмысленными и суматошными, но все же действиями, с их боевым товариществом.
Да, на войне тому, что было сопряжено с тесным соседством с людьми, имелось разумное оправдание. Там можно и нужно было безропотно мириться с отсутствием личной свободы и элементарной гигиены, с необходимостью откликаться на проявления вульгарного юмора, с теснотой, грязью, запахами, с неизбежными стычками, с невозможностью ограничить свой круг общения лишь редкими, тщательно проверенными людьми.
Однако терпеть такой же коллективизм после Алжира Жерар не желал. Поэтому те годы, когда он проработал в различных учреждениях и лабораториях чуть не довели его до умопомешательства. Подсиживание, угодничество перед начальством, самоутверждение за счет коллег и, особенно, подчиненных - это казалось всем вокруг, кроме Жерара, неизбежными правилами игры, имя коей - выживание в обществе.
Спасло Жерара неожиданное чудо. После смерти отца Жерар и его брат Арнольд обнаружили в бумагах покойного акции различных компаний, полученные им еще от его собственного
Поначалу после того, как ему привалила такая удача, Жерар подумывал открыть собственную лабораторию. Но все никак не мог собраться, чтобы приступить к этой затее. В результате он просто проматывал доставшуюся ему половину состояния на дорогих любовниц и пребывание на модных курортах, превратившись в сочетание мизантропа с плейбоем. И удивлялся Арнольду, не разделявшему его брезгливости к тесному людскому общению. Талантливый математик и программист, тот, не испытывая склонности к самостоятельному ведению бизнеса и совершенно не тяготясь работой в коллективе, стал за последние годы весьма высокооплачиваемым специалистом, возглавляя отдел алгоритмов в крупной технологической фирме.
В результате почти бесконтрольного мотовства доля Жерара постепенно истощалась и уже подходила к концу, приближая кошмарный миг, когда снова придется задуматься о заработке. Нынешняя поездка в горы грозила стать для него последним на многие годы комфортабельным отдыхом, и все же он не сумел отказать себе в таком роскошном подарке.
Раздался стук в дверь номера. Жерар вернулся в комнату и впустил Мадлен.
– Закрой дверь на балкон! Нагнал холода!
– сразу же потребовала женщина, обменявшись с Жераром двумя ритуальными поцелуями с прикосновениями щек и чмоканием в воздух.
На ней была приталенная блузка с четырьмя огромными прямоугольными пуговицами и джинсы - выцветшие и обтягивающие на бедрах, густо-синие и расклешенные внизу. Темно-русые волосы были заплетены в две косички. По мнению Жерара, это был слишком уж молодежный стиль для ее тридцати с хвостиком, но таким элегантным худышкам, как Мадлен, он безусловно был к лицу. Здесь, вдали от обеспеченного ревнивого мужа и его представлений о респектабельности, Мадлен могла позволить себе поиграть в свободную юную пташку.
– Почему ты не в лыжном костюме?
– удивился Жерар.
– Переоденусь после завтрака. Пойдем скорее, умираю от голода!
В кафетерии отеля народу было меньше, чем опасался Жерар, но все равно пришлось потратить время на поиски столика подальше от шумной группы швейцарцев.
– Странно, - сказала Мадлен, запивая рогалик-круассан апельсиновым соком.
– Почему швейцарцы приезжают к нам? Ведь у них есть свои собственные знаменитые горнолыжные курорты.
– Значит, им здесь показалось дешевле, - без интереса ответил Жерар.
– Тем более, что ехать недалеко. Тут все близко. Монблан видно и из Женевы, и с моего балкона в этом отеле.