Над кем не властно время
Шрифт:
Максима навещали. Приходили тетя Лиля с Дымовым. Заглянули Лева и Валера потоптались, не зная сначала, о чем с ним говорить, но затем разболтались, стали рассказывать последние новости. Валера собрался уехать с родителями на все лето на подмосковную дачу, а Лева с гордостью сообщил, что научился у каких-то геологов, друзей его родителей, искусству варки отменного черного кофе.
Отец однажды пришел так неудачно, что застал у Максима свою бывшую жену. Максим уже давно не видел родителей вместе. Они сначала делали вид, что не замечают друг друга, затем стали тихо переругиваться. Елена припомнила Борису, как обнаружила у него под подушкой
– Мам, пап, - тихим голосом позвал их Максим.
– Может быть, вы выйдете в коридор и там продолжите выяснять, кто кому Вася?
Контраст между дерзким смыслом этой фразы и умоляющим тоном, каким она была произнесена, произвела на родителей такое впечатление, будто их окатили ушатом ледяной воды. Они вдруг заметили устремленные на них заинтересованные взгляды пациентов палаты, и смущенно замолчали.
Один раз Максима навестила Алла. Поинтересовалась, как он себя чувствует. Он на все вопросы давал дежурный ответ: "нормально". Алла сообщила, что сдала оба экзамена по математике - письменный и устный - на "хорошо". Оставались физика и сочинение. Учитывая, что речь шла о мехмате МГУ, две четверки безусловно были впечатляющим достижением. Алла старалась говорить сдержанно, но по блеску в голубых глазах было видно, как сильно она гордится собой.
Максим поздравил ее почти безучастно.
После ее ухода у него разболелась голова, да так сильно, словно ее сдавило раскаленным обручем. Максим лежал не шевелясь, смиренно ожидая, когда эта стискивающая пытка прекратится. Он совершенно забыл о своем опыте с зубной болью и не догадался сделать то, что, вероятно, следовало сделать: не объединился со своим переживанием. Впрочем, боль вскоре прошла сама, оставив после себя чрезвычайно необычный след в виде детских воспоминаний.
Но в этих воспоминаниях не было никакой Москвы, а был южный, опаленный солнцем город на склоне горы. И звучали в нем слова на иных языках, сделавшись вдруг понятными. Казалось, головная боль выдавила эти воспоминания из тайников сознания Максима, в которых они хранились.
Максим не сомневался, что это была лишь малая порция той памяти, что записалась в нем несколько дней назад, перед тем, как он выпал из пространства пережитых видений. Максим не знал, что ему теперь делать со всем этим. Смущало и то, что воспоминания переживалось как свои собственные, а не как чужие.
Через несколько дней после его выписки из больницы ему позвонила Алла. Сказала, что поступила в университет. Что она теперь свободна и еще целую неделю проведет в Москве, после чего уедет до конца лета к бабушке в Грузию. Очевидно, она ждала, что Максим предложит ей встретиться, но он лишь поздравил ее с успешной сдачей экзаменов.
– Ну ладно, - проговорила наконец Алла, поняв, что Максим даже не пытается поддержать разговор.
– Пока.
– Пока.
Максим не знал, скоро ли он снова захочет увидеть ее. Точнее говоря, скоро ли снова сможет видеть ее, не вспоминая о том дне, когда предпочел развлекаться с ней, ездить по ее делам и дурачиться в компании ребят из ее класса, в то время, как Зоя так отчаянно нуждалась в его помощи!
В конце июля Максим был в гостях у Левы, и тот пожелал угостить его своим кофейком.
– Я не люблю кофе.
– Да ты, наверно, пил только растворимый?
Подумав, Максим согласился с этим утверждением. Взрослые при нем иногда варили кофе, но ему почему-то не предлагали.
Лева колдовал над синим пламенем горелки газовой плиты, поднимая и опуская коричневую джезву. По комнате распространился душистый аромат, и в это время с Максимом случился очередной приступ опоясывающей голову боли. Схватив виски руками, он прикрыл глаза, издав беззвучный стон.
Будь маленький Левка девчонкой, он увидел бы сейчас загадочный, подернутый дымкой взгляд. Но Левка был мальчишкой, и его интересовали не красивые глаза друга, а его мнение о разлитом в маленькие чашечки густом ароматном напитке.
– Давай, - сказал он, уставившись на Максима глазами, увеличенными стеклами очков.
– Пей кофе. Только смотри, не обожгись.
Максим, опять забывший свой троллейбусный опыт слияния с болью, отпил глоток, морщась, все еще потирая левой ладонью висок. Глядя куда-то мимо Левки, он произнес пустым голосом:
– Хорошо, но, по-моему, лучше было бы добавить немного имбиря и корицы.
– Чего?!
– поразился Лева, никогда не подозревавший в Максиме интереса к поварскому искусству.
– Где это я тебе найду имбирь? Хотя, может быть, если поискать на рынке... Погоди, откуда ты это знаешь? Слышал от кого-то?
– Мать так делала, - произнес Максим без всякого выражения в голосе или на лице.
– Да ладно? Неужели тетя Лена варила кофе с имбирем и корицей? Ты же говорил, что пробовал до сих пор только растворимый!
Максим поморщился. Боль не отпускала.
– Нет, - голос его был все такой же безжизненный.
– Так делала Сеферина. Для нас с дедом.
Он осекся, не понимая, что только что сказал и зачем. Задумался, словно присматриваясь к чему-то видимому лишь ему одному. Затем медленно произнес приблизительно то же самое, но уже не по-русски:
– Asi solia hacer Zeferina para el abuelo y para mi mismo.
Лева неуверенно хихикнул, полагая, что Максим дурачится, но, заметив совершенно отсутствующее, отрешенное выражение на лице друга, встревожился.
– Ты чего это?!
– спросил он, отставляя свою чашку.
Лева вскочил с места, наклонился над Максимом и потряс его за плечи.
– Какая еще Сеферина?! Макс, кончай! Это совсем не смешно!
–
Глава 3
–
Интермеццо, 1978 г.
Жерар Лефевр, по образованию химик, а по призванию - прожигатель жизни, был полностью согласен с Жаном Полем Сартром в том, что ад - это другие люди. Скрыться от других порой казалось невозможным даже в дорогих отелях и на фешенебельных морских или горнолыжных курортах. Вот и сейчас до балкона, куда Жерар, коротавший время в ожидании Мадлен, вышел полюбоваться раскинувшимся вокруг зимним пейзажем, доносилось откуда-то снизу нестройное хоровое пение.