Над кем не властно время
Шрифт:
Через несколько часов, накатавшись и раскрасневшись, Мадлен вернулась в свой номер. Приняла душ, оделась, позвонила Жерару. Никто не ответил. Видимо, он еще не вернулся с трассы. Решив немного поспать, Мадлен на всякий случай заглянула в его номер, благо тот находился в пяти шагах по коридору. Дверь оказалась открытой, кровать была аккуратно застелена, в номере не было ни Жерара, ни его одежды, ни чемоданов.
Охваченная тревогой, Мадлен спустилась в фойе гостиницы и поинтересовалась у стойки администратора, куда мог подеваться ее спутник.
– Мадам, - ответил служащий.
– Мсье Лефевр сегодня утром съехал. Он просил передать вам записку.
Взяв
"Прости, дорогая, но я был вынужден уехать. Моя планета взорвалась. Целую".
Лицо Мадлен пошло пятнами.
– Вот сволочь!
Резко отвернувшись от ошеломленного служащего, она торопливо пошла к лифту, боясь, что разрыдается раньше, чем доберется до своей комнаты. Бумажку она в сердцах разорвала и выкинула по дороге в урну. Один обрывок упал на ковровое покрытие пола.
***
Подъезжая к дому брата, расположенному в Седьмом округе, Жерар размышлял о том, как ему жаль Мадлен и как неловко перед ней. Конечно, следовало бы попрощаться по-человечески, а не трусливо сбегать. Но Жерар не был готов к сценам. Сама же она пригрозила, что не простит второго бегства после того, что произошло тогда в Сен-Тропе!
Зря она так! Если бы не эта угроза, Жерар объяснился бы с ней. По крайней мере, так ему казалось, пока он парковал машину в переулке, откуда открывался вид на массивную металлическую арку подножия Эйфелевой башни.
Но Жерар тут же осадил себя. Что он мог ей сказать? Что в их семье еще с наполеоновских времен хранится древняя рукопись, неизвестно, кем и когда составленная? Что в этой рукописи рассказано о том, как можно развить особый дар воздействия на ход событий силой одной лишь мысли? Что, по сути, речь идет об управлении временем, поскольку орбинавт– так называется человек, наделенный этим даром с детства или развивший его, - силой воображения возвращает весь мир на некоторое время назад и направляет ход событий в новое русло? Причем об отмененном витке событий не помнит никто, кроме самого орбинавта.
И что текст этой рукописи написан с помощью нескольких шифров? Что почти весь манускрипт, за исключением одного небольшого фрагмента, был расшифрован еще его, Жерара, предком, неким нотариусом по имени Жан-Батист Лефевр, который разбогател в последние годы Наполеона и в период Реставрации?
Что этот отрывок случайно обнаружил в Саламанке племянник Жана-Батиста, гусарский офицер, во время оккупации Испании? И что упомянутый отрывок, в отличие от всего остального текста, был составлен латинскими, а не еврейскими буквами, и что его до сих пор так никому в его семье и не удалось прочесть?
И что сам он, Жерар, уже не первый год пристает к своему брату Арнольду с просьбой применить к таинственному отрывку современные методы криптографии, чтобы расшифровать его, а тот, будучи человеком приземленным и прагматичным, никогда не верил в орбинавтику и поэтому до сих пор категорически отказывался тратить свое драгоценное время на древнюю мистику?
Разве мог Жерар сказать ей все это? Не мог по двум причинам. Во-первых, речь шла о тщательно охраняемой со времен Люсьена Лефевра, сына Жана-Батиста, семейной тайне. Во-вторых потому, что, даже веря в пришельцев и призраков, Мадлен все равно сочла бы Жерара помешанным, если бы он все это ей выложил.
"Нет, детка, - со вздохом подумал он, входя в парадную и кивая консьержу, - у меня не было выхода. Я не в состоянии объяснить, что я чувствовал, когда Арнольд сообщил мне, что фрагмент, возможно, уже расшифрован!".
Конечно, Жерар мог уехать в Париж всего на сутки, чтобы встретиться с братом и снова вернуться в горы. Такую отлучку Мадлен, скрепя сердце, простила бы. Но после звонка Арнольду Жерар уже понимал, что не успокоится до тех пор, пока не выяснит, есть ли среди океана хаоса, распечатанного Арнольдовой умной машиной, текст с бесценным древним знанием! А этот поиск мог занять больше, много больше, чем день. И если знание действительно обнаружится, то какое тогда будет Жерару дело до горных лыж и романов с замужними женщинами?! Ведь он узнает, как влиять на ход событий - любых событий!
– силою одной лишь мысли! И весь мир будет лежать у его ног!
Говоря Мадлен о том, что он допускает существование неопознанных и необъясненных явлений, Жерар немного лукавил. Он не только допускал, но и верил во многое из того, что допускал. У него, к примеру, не было сомнений в существовании биополя и в том, что люди - осознанно или нет - оказывают друг на друга энергетическое воздействие. Этим можно было объяснить и целительство посредством наложения рук, и то угнетенное состояние духа, которое Жерар испытывал всякий раз, попадая в тесное окружение людей. Да, именно так! Дело было не только в идиотизме других людей, но и в самом их присутствии!
Будучи "химиком-мистиком", как выразилась Мадлен, Жерар безоговорочно верил и в существовании дара орбинавтов. Несмотря на то, что ни один из представителей его семьи, начиная с Жана-Батиста, так и не сумел развить в себе этот дар. Не добился этого и его сын Люсьен, который в ранней юности относился к учению об орбинавтах скептически, но затем словно заразился верой и энтузиазмом отца. И Жан-Батист, и Люсьен объясняли свою неудачу тем, что их знанию не хватало некой весьма существенной детали, какого-то практического ключа к овладению даром. Оба они были уверены, что сведения об этом последнем секрете содержатся во фрагменте, зашифрованном столь хитроумно, что его так и не удалось прочитать.
У Люсьена Лефевра был один сын и четыре дочери. Перед своей смертью в 1861 году он открыл тайну рукописи сыну, дав ему наставления, которые впоследствии посвященные в тайну члены семьи называли "Наказом Люсьена". В свое время наивный и доверчивый Жан-Батист рассказывал о тайном учении всем подряд: и первой жене Мирабель (матери Люсьена), и второй жене Жюли, и своему другу, известному художнику Антуану-Жану Гро, и упомянутому племяннику, который впоследствии погиб при Ватерлоо.
По счастью, никто не придавал этим рассказам Жана-Батиста Лефевра ни малейшего значения, иначе бы весть об удивительном знании скоро расползлась бы по всему Парижу. Люсьен положил конец столь легкомысленному отношению к древнему учению, превратив его в тщательно охраняемую тайну, известную лишь одной семье. Причем не всей семье, а только "старшим". В этом-то и состоял его "Наказ": каждый обладатель рукописи и связанного с ней знания обязался перед лицом того, от кого он их получал, верно хранить тайну. Согласно приносимой клятве, он мог передать ее только своему старшему ребенку или, за отсутствием такового, одному-единственному члену семьи по своему выбору. Остальные - братья, сестры, жены, мужья, дети - никогда не должны были узнать даже о самом существовании рукописи.