Над кем не властно время
Шрифт:
Жерар идет на кухню, готовит новую порцию кофе, возвращается в гостиную с пузатым кофейником и пачкой галет.
Теперь звучат песни из старых фильмов. Сороковые, пятидесятые, шестидесятые годы. Песни в основном на английском. Вдруг раздается сильный страстный голос Эдит Пиаф, затем ее опять сменяют американцы. Низкий, зычный, почти рычащий баритон Луиса Армстронга восхищается: О, какой прекрасный мир!
What a wonderful world!
Жерару кажется, что он видит выразительные экстатичные гримасы великого музыканта. Тело Жерара покачивается в такт музыке, бедра и плечи ходят взад-вперед.
Взгляд, абракадабра, страница летит направо.
Коньяк обжигает внутренности, еще не подготовленные едой. Пачка галет лежит нетронутой. Глоток кофе.
Взгляд, абракадабра, еще одна страница отрывается и отбрасывается направо.
Звучит оркестр Глена Миллера. Песни из "Серенады Солнечной долины". Когда Жерар был маленьким, он обожал этот фильм. Только скучно было смотреть те сцены, где персонажи носились на лыжах по склонам гор, и те, где героиня подолгу демонстрировала на черном льду пируэты фигурного катания. Безумно нравился эпизод с репетицией оркестра. Жерар усмехнулся. Хорошо бы пересмотреть фильм, думает он. Но теперь надо особое внимание обратить именно на горнолыжные кадры.
Зазвучали первые саксофонные нотки песенки про поезд на Чаттанугу. Тот самый, называемый "чу-чу", потому что его паровозик то и дело выпускает пар.
Тело Жерара буквально ходит ходуном. Устоять против ритма этой композиции невозможно. Он начинает подпевать по-английски со своим сильным акцентом и грассирующим "r".
Жерар как-то читал в "Монд" статью о движении стиляг в России в конце пятидесятых. Как раз в те годы, когда сам он подставлялся под алжирские пули. Эти молодые люди в Москве сходили с ума по дерзкой пестрой одежде и по джазовой музыке. А песня про "чу-чу" с ее незатейливыми словами и захватывающим ритмом была для них сродни боевому гимну республики. На сборища стиляг, где они пытались воспроизводить свой возлюбленный джаз, устраивали облавы, их хватали и избивали, их выгоняли из университетов, где они учились.
Жерар понимает этих счастливых бедолаг: ради чего-то высшего, главного, можно многим пожертвовать. Сном, например. Покоем. Устроенным бытом.
Быстрый глоток кофе. Коньяк.
Взгляд на страницу. Опять абракадабра. "Джибериш", как говорят американцы. Страница отрывается и летит направо.
Герою песни очень важно добраться до этого ничем непримечательного городка в штате Теннеси.
Извини, приятель, не это ли поезд на Чаттанугу? Да-да, поддакивают люди и саксофоны. Паровоз выпускает пар. Страница с бессмысленным набором латинских букв летит направо, присоединяясь к своим отвергнутым сестрам. Чу-чу!
Жерар подпевает, действуя почти автоматически. Двигается в такт несущемуся по далекой американской прерии старинному составу и отрывает страницы от бумажной ленты.
Ты покидаешь вокзал в Пенсильвании около четверти четвертого, только успеваешь прочитать журнал и уже оказываешься в Балтиморе. Чу-чу!
Рука Жерара механически отбрасывает направо очередную страницу, а затем неуверенно тянется снова за ней. По позвоночнику бежит холодок. Жерар моргает, трет воспаленные глаза и снова испуганно смотрит на страницу, боясь, что обознался.
Но нет, сомнений быть не может.
У Жерара перехватывает дыхание. Ему кажется, что сердце пропустило один удар, если не все два. Он закрывает глаза, открывает их и снова устремляет осторожный взгляд на страницу.
Латынь на месте.
Отворачивается на мгновение, затем снова смотрит на буквы.
Латынь не превратилась в хаотический набор букв.
Прячет страницу за спиной. Возвращает обратно, подносит к глазам.
Но это действительно латынь, как бы ни скрывалась она в сплошном тексте без пробелов!!!
Жерар не в состоянии унять охватившую все его тело дрожь. Судорожно вскакивает, достает с полки словарь - с лицейских лет прошло много времени, без словаря не обойтись.
Он вынимает из коробки еще несколько страниц, найдя то место, где на смену вразумительному тексту снова приходит бессмыслица. Это место помечено номером, указывающим на начало нового варианта дешифровки.
Теперь в руках у ошалевшего Жерара весь текст фрагмента.
Она будет плакать, пока я не пообещаю, что никогда больше не уеду странствовать. Что ж, "Чаттануга чу-чу", не до-чу-чу-каешь ли ты меня до самого дома?
Вот, оказывается, почему герою так важен этот городок. Там - его дом.
Однако Жерара Лефевра, ненавистника людских толп и поборника развития скрытых способностей человека, все это уже не трогает. С трудом веря, что стал первым из почти двухсотлетней вереницы Лефевров, кому выпала такая удача, он пытается читать расшифрованное древнее послание. Начинает помечать карандашом стыки между словами.
Глаза слезятся, все расплывается, страница в руке подпрыгивает, сосредоточиться невозможно. Жерар понимает только, что к нему из глубины веков обращается некто Клеомен из Кордубы, лекарь, прозванный Софистом за свои обширные познания и склонность к философствованию, в прошлом клиент декуриона Марка Ульпия (вероятно, должность какая-то, предполагает Жерар), а ныне - его сына Ореста. И что этот Софист намерен описать чудесные события, случившиеся с ним двумя годами ранее, когда он, 85-летний хромой и почти ослепший старик, жил при храме бога врачевания Асклепия в Эпидавре, что в Арголиде.
Жерар понял также, что спустя некоторое время после тех событий Клеомен вернулся из Греции в провинцию Испания Бетика, пребывая в расцвете молодости и жизненных сил. Пришел домой, в свою древнеримскую "Чаттанугу", чтобы повидать людей, которых он называл "кентаврами", поделиться с ними радостными новостями и вписать свой рассказ в хранимую "кентаврами" тайную рукопись о даре орбинавтов.
Как чешутся глаза! Усталость наваливается горой, грозит скорым обмороком...
Но ведь теперь можно и не спешить! Главное - выспаться, чтобы через несколько часов уже с чистой головой и омытыми сном глазами разобрать "Откровение Клеомена", - именно такое название возникает само собой в сознании Жерара, - и записать его разборчивым почерком на современном галльском наречии.