Над кем не властно время
Шрифт:
Жерар чувствовал, как парение по белой трассе на фоне вечной природы заполняет его жаждой жизни, как передается ему от гор их непоколебимое спокойствие.
Сюда стоило приехать, чтобы так быстро ожить!
Жерар перерезал следы, оставленные до него, перечеркивая их то справа, то слева и прочерчивая собственную кривую. Синусоида его движения иногда была частой и быстрой, иногда медленной и размашистой. Он объезжал редкие деревья, вздымая снежную пену. Изредка останавливался передохнуть.
Упорный поиск новых, желательно - свободных от людей -
И вскоре пожалел об этом.
Будучи опытным лыжником на специально утрамбованных склонах, Жерар Лефевр, как бы он ни пыжился перед Мадлен, отнюдь не владел искусством катания по целине. И теперь делал ошибку за ошибкой, понимая это, но не имея ни времени, ни навыка, необходимых для того, чтобы прекратить ошибаться. Лыжи то своенравно расходились в разные стороны, то, наоборот, наезжали одна на другую. Самым неприятным было то, что они то и дело норовили утонуть в рыхлом снегу, где совершенно не чувствовалось контакта с землей.
Жерара охватила злость. Ему теперь казалось делом чести покорить целину. Он двигался, заваливался, падал, с трудом выкарабкивался, с еще большим трудом снова становился на лыжи. Ни одна попытка поворота не обходилась без падения. Порой Жерару казалось, что он находится в болоте, и под ним не снег, а тина.
Как назло, еще полчаса назад небо заволокло тучами, и перед глазами заплясали снежинки. Теперь начался обильный снегопад. В воздухе потемнело. Поднялся сильный ветер, закружив белую холодную пыль - и ту, что неслась с неба, и ту, что поднималась от земли.
Снежинки кололи глаза, и Жерару пришлось опустить очки. Он стоял возле склона, стараясь спрятаться под его навесом от несущейся мимо него лавины. Белая масса гудела и росла, а незадачливый лыжник думал о том, что, если бы он был орбинавтом, то изменил бы события последних двух часов, следя за тем, чтобы не удаляться от ненавистных людских толп.
Уберечься от сходящего снега не удалось. Чертыхаясь, Жерар возился, пытаясь освободиться. Хорошо еще, что можно было рукой держаться за скалу. Но снег доходил до середины туловища, и Жерар уже начал опасаться, что его накроет с головой.
Неожиданно вдали послышалась французская речь.
Ненавидя себя за необходимость просить о помощи, Жерар закричал:
– Эй, вы там! Помогите! Э-эй!
Группа лыжников обнаружила его и вытащила из снега. Переждав, когда лавина прекратится, все вместе съехали по склону и достигли более обитаемых и более утрамбованных мест, откуда уже была видна деревня.
Жерар поблагодарил своих спасителей, с ужасом замечая в их поведении узнаваемые действия людей, которые уже считают его одним из своих. Он понимал, что недалек тот час, когда кто-нибудь из них увидит его с Мадлен в ресторане или фойе отеля и предложит присоединиться к их веселой компании.
Жерар поклялся делать все от него зависящее, чтобы впредь никогда больше не ставить себя в зависимость от других людей.
В таком смешанном настроении, в котором отразились и недавние восторги, и пережитый страх, и недовольство собой, Жерар обедал с Мадлен, полной впечатлений от первых уроков катания на горных лыжах. Они заказали ей бордо, ему - кальвадос.
На этот раз на Мадлен был надет бежевый жакет поверх аккуратного белого платья с облегающим шею высоким воротником. Белый тоненький шарфик свисал с плеч двумя длинными концами.
Жерар был одет в дорогой костюм с тщательно подобранным галстуком. Сам он не видел особой разницы между дорогой и дешевой одеждой, если она была новой, чистой, аккуратной и ладно сшитой. Но Жерар знал, что женщины той породы, которая ему нравилась, наделены особым даром определять с первого взгляда, где куплена одежда - в престижном бутике или на дешевой распродаже. И поэтому носил лишь дорогие вещи. Со временем это стало его привычкой, и он придерживался ее уже не ради своих спутниц, а по собственному желанию.
За соседним столиком две оживленные супружеские пары средних лет болтали по-испански. Официант принес им ведерко со льдом, из которого торчали, поблескивая таинственной матовой мглой, две пузатые бутылки шампанского. Держа одну из них через белую матерчатую салфетку с вензелем отеля, официант осторожно разлил пенистую янтарную шипучку в высокие узкие бокалы.
– Как это празднично, когда приносят шампанское в ведерке!
– мечтательно прокомментировала Мадлен.
– Жаль, что мы не заказали его. А ведь у нас тоже праздник: мы наконец вместе! Может быть, сделаем это сейчас?...
– Нет, менять заказ уже поздно, - урезонил ее Жерар.
– Ничего, выпьем шампанского в другой раз.
От физической усталости после борьбы со снегом и от расслабляющего влияния спиртного и тяжелой еды Жерар почувствовал, что размякает. В таких состояниях он утрачивал свою обычную сдержанность, чем не преминула воспользоваться Мадлен. Она стала расспрашивать спутника о его занятиях, о химии, о семье.
– Много лет назад, когда я работал в лаборатории, - рассказывал Жерар, - я прослыл среди своих коллег своего рода диссидентом.
– Диссидентом?
– переспросила Мадлен.
– Вроде этих людей в России, которые не согласны с коммунизмом?
– Вроде них, - кивнул Жерар, запуская в рот очищенную от хитина креветку.
– Инакомыслящим. Мое инакомыслие состояло в том, что я не отрицал существования неизвестных науке явлений. В научной среде это считается страшной крамолой.
– Ты веришь в мистику?
– глаза Мадлен загорелись.
– Я - тоже! Во все эти реинкарнации, в призраков, в разных сущностей...
– Не верю, - поправил Жерар, - а допускаю существование явлений, которые на сегодняшний день наука объяснить не может. Пока не может. Как наука древности не смогла бы объяснить принцип работы телевизора.