Над Самарой звонят колокола
Шрифт:
– Скидай одежонку, казаки, рассаживайтесь. Нынче наш барин не грянет с командой, не близок путь до Борской крепости. А там, оглядевшись, наладим надежную караульную службу. Нам надобно спешно числом умножиться да оружие какое получше раздобыть. С одним дрекольем да деревянными вилами, по ромодановскому бунту знаю, супротив воинских команд долго не удержаться.
Оставляя следы на светло-желтом крашеном полу, казаки – вчерашние крестьяне, остриженные под кружок, проходили в передний угол, усаживались, галдя, на лавки, расстегивали полушубки и тулупы, стаскивали шапки и мурмолки, приглаживая
Вскоре от большой, обитой черной жестью голландки, круглой и уютной, потянуло теплом. Казаки поснимали верхнюю одежду, дворник Фрол давно уже разбудил ворчливую стряпуху, и она в мисках, с пахучим отваром, подала казакам баранину, нарезала хлеб, начистила злых, как сбежавший хозяин, луковиц, выставила в деревянной плошке толченую соль. Отошла в сторону, встала у косяка, скрестив под высокой грудью руки: ну что за сборище! К барину, бывало, куда какие степенные да вальяжные гости съзжались! Сидят чинно, едят бережно… А эти валенками да обтаявшими лаптями пол извозили, ногами под столом колобродят, чертей качают! С пальцев жир облизывают! Мужичье и есть мужичье, хотя и обозвались казаками.
– Вы тут располагайтесь, вздремните, – распорядился Илья. – А я к дому схожу, своих проведаю. Да и оружие у меня там припрятано на черный день. Когда бежали мы с тобой, Сидор, захватить было некогда… Спаси бог, есаул Маркел Опоркин пулями да порохом снабдил нас на первый случай. – Илья распорядился выставить вокруг усадьбы караулы, за старшего оставил Сидора.
– Ну, пейте барский чай, казаки. Дядя Фрол, ты тут обихаживай моих молодцев, а я к своим схожу.
Дворник Фрол, болтавший до этого о чем-то со стряпухой, запнулся на полуслове, как будто маковое зернышко ему в горло попало, заперхал и замолчал, уставясь на Илью. И от этого молчания у него холодом потянуло по спине.
– Ты что, дядя Фрол?
– Да так… Чтой-то в дыхалке встряло…
– Так я пошел тогда…
– Иди, голубок, иди, – за Фрола ответила стряпуха и глаза отвела, на шумных казаков уставилась.
Илья в недоумении пожал плечами, прикрыл за собой ворота и поспешил улицей к берегу Боровки. Там, в теплой избушке, его ждали Аграфенушка и ласковый Федюша, баловень отца. То-то заверещит от радости, когда в дверях встанет нежданно родитель!..
На подходе к избе удивился – вся деревня всполошена их приездом, а родная изба встречает темными окнами, незапертой дверью. Голодная кошка спрыгнула с крыши на крыльцо, признав хозяина, мяукая, терлась о запорошенные снегом валенки, мешала идти.
Илья в сенцах достал кремень, кресало, сбивая от волнения кожу на пальцах, высек огонь и, пройдя в комнату, запалил фитилек лампадки…
Тусклый свет еле обозначил самодельный стол, три табуретки, полати, прикрытые рядном, деревянную кадку и два деревянных ведра на лавке у печи. Печь глянула на хозяина пугающе открытым и остывшим черным зевом… Из-под печи торчали отполированные руками Аграфенушки ухваты и кочерга. В углу на кучке сметенного мусора сиротливо стоял обшмыганный веник из полыни…
Чисто. Тихо. Прибрано. И нежило!
Илья сел на лавку, уронил голову.
«Увез-таки озверевший бирюк Аграфену и Федюшу! – догадался он и зубы стиснул до ломоты в челюстях. – Ну добро, Матвейка! Коль началась меж нами война, твою кровь выпущу до капли, чтоб волю из-под вашего аспидного племени мужикам добыть!»
Встал, подошел к подпечью, откуда торчали черенки ухватов, сунул руку, нащупал невмазанный кирпич, подцепил его твердым ногтем, пошатал, чтоб можно было взять пальцами, вынул. За кирпичом, в тайнике, спрятан пистоль – давний подарок атамана Гурия Чубука. Другой пистоль, покойного отца Киприана, Илья подарил атаману бугровщиков в благодарность за то, что дали приют и вывели из диких заалтайских песков на родную сторонку.
Он размотал лампадным маслом пропитанную тряпицу, обтер пистоль чистой занавеской у печи, тут же зарядил его и сунул – по давнему совету отца Киприана – в потайной карман под левой рукой.
«Вот так-то оно способнее будет, – подумал удовлетворенно Илья. – Теперь надобно к тестю Макару торкнуться, авось про Аграфену и Федюшу узнаю что…»
Макар, разбуженный среди ночи криками у барской усадьбы, на стук в дверь отозвался не сразу, не сразу признал Илью – голос у зятя подсел от волнения и быстрой ходьбы по морозному воздуху.
– Ильюша, ты это? – обрадовался Макар, открыл дверь, а сам торопливо запахнул однорядку, накинутую прямо на исподнее. – Я поначалу перепугался, пригрезилось – барин это в село с командой воротился, мужиков, мол, хватать для порки, за мной холопов послал на конюшню тащить, под батоги… Входи, Ильюша, входи, сынок.
Илья вошел в горенку, где пахло старой ветошью, квашеной капустой – миска стояла на столе – и сохнувшими на припечке валенками.
– Тятя, скажи, христа ради, где Аграфенушка, где Федюша? – Илье невмочь было ждать, пока хворая и располневшая от водяной болезни теща трясущимися руками засветит жировую коптилку от уголька из печи.
– Увез ее аспид с собой, Ильюшенька, – ответил Макар. – Кинул в сани вместе с Федюшей и своим семейством… А мне наказал тебя предостеречь – скажи, дескать, вору и разбойнику своему Илье, что ежели спалит поместье, ворочусь с командой и на том пепелище прикажу врыть столб, привязать к столбу его женку и сына и сжечь, хворостом обложив вокруг! Вот какова, Ильюша, наша холопская доля! Иной раз человека дешевле полена дров ставят… Что удумал аспид, то и сотворить волен. И суда на него нет, ни мирского, ни божьего! И нет таких трав, чтоб укоротить барский нрав. Всяк их брат крестится в церкви, да не всяк Богу молится…
– Та-ак. – Илья рукой нащупал позади себя лавку, сел. – Повязал он меня, иуда, по рукам и ногам, повязал накрепко.
– Бог с ним, с поместьем, Ильюшенька, – махнул рукой Макар, присаживаясь рядом с зятем на лавку. – Пусть себе стоит. Какой от него вред людям? Никакого. Ты скажи, верен ли слух про объявившегося государя? И подлинно ли он за черный народ на бар исполнился войной немилосердной?
– Подлинно, тятя, подлинно. Днями его указ нам казаки в Карамзинихе читали. Дает он бедному мужику волю на вечные времена, а помещиков велит изничтожать под корень! Потому и жгут барские имения, чтоб змеям некуда было воротиться.