Надежда на прошлое, или Дао постапокалипсиса

Шкиль Евгений

Сам же мост, прогнувшийся и искореженный, скрипел под напором ветра, будто жаловался на горькую судьбу, обрекшую его на одиночество и медленную, мучительную смерть. Покосившиеся опоры потрескались, и, казалось, из последних сил держали неподъемный груз. Лопнувшие фермы, выгнувшиеся, будто изорванные великаном плиты и перекрученные балки неумолимо надвигались на беглецов, и, казалось, вся проржавевшая конструкция рухнет как раз в тот момент, когда плот окажется прямо под ней.

– Туда!
– Хона указала на речку, впадающую в Пагубь аккурат за старым мостом.

Напарники погребли веслами, кое-как

сплетенными из березовых веток. Вскоре Юл нащупал шестом дно и погнал плот по неширокой речке. Иногда особенно ветвистые деревья смыкались над беглецами, и тогда создавалось впечатление, что плот плывет по тоннелю.

Хона молчала. Бравада ее закончилась так же быстро, как и началась, и теперь она походила на маленькую напряженную кошку, следящую за чирикающими на ветвях птицами. А птиц здесь было очень много. Они пели в разнобой и будто не замечали людей, и будто им был нипочем ветер и утробный вой многоэтажек, спрятанных в дремучих зарослях.

– Непуганые, - сказал Юл, - здесь, наверное, нет людей.

– И выродков, - добавила Хона.

Речка была прямой и тянулась на северо-запад, но когда ее русло стало изгибаться, уводя от намеченной цели, путники вытащили плот на берег, схоронили его под свежесорванной листвой и, прорубая себе путь малой лопатой, двинулись в направлении исполинских зданий. Вскоре идти стало значительно легче, густые заросли имелись только возле воды, а дальше кое-где и вовсе проглядывали проплешины, свободные не только от травы, но даже от лишайника и мха.

Миновав несколько домов, из окон которых росли деревья, спугнув сайгу и стайку мелких птиц, парень и девушка неожиданно вышли на открытую местность. Три многоэтажных гиганта смотрели на путников угрюмо и равнодушно. Сумрачные дома, разбросанные вокруг исполинов, выглядели пустыми ящиками, издырявленными безжизненно черными окнами.

– Вот они, - с затаенным восторгом прошептала Хона.

У Юла на мгновение сперло дыхание, но, быстро овладев собой, он произнес:

– Нам надо войти внутрь их и подниматься по ступенькам. Там должны быть ступени, иначе как бы люди забирались на самый верх?

– Идем?
– вытащив из ножен акинак, Хона вопросительно взглянула на Юла.

Парень кивнул:

– Я буду считать ярусы.

Первые четыре этажа дались труднее всего. Деревца, кустарники и высокие травы мешали продвигаться. И как они только росли на тонком слое земляной пыли, нанесенной ветром? Впрочем, кое-где земли было достаточно для того, чтобы в комнатах-пещерах возле окон пышным цветом расцвели степные цветы. Толстые лианы опутывали рамы и подоконники, свисали с них, а на балконах с давно сгнившими перилами колосились сочные травы, в которых сновали полевки.

Чем выше поднимались беглецы, тем меньше становилось растений. К восьмому этажу карликовые деревца практически исчезли, кустарники стали редки и только травы беспорядочной щетиной тянулись к свету из всевозможных трещин и щелей. Зато гул ветра усилился. Казалось, выли не только здания, но вся вселенная.

– Мы ведь все равно дойдем, даже если страшно?
– спросила Хона то ли у самой себя, то ли у Юла, когда беглецы оказались на шестнадцатом этаже.

Стены и потолки здесь были местами гладки, словно их вылизал кто-то, местами покрыты какой-то непонятной бесцветной

грибковой плесенью. Редкие пучки травы росли ближе к окнам.

– Да, - сказал парень.

Он повелся на блажь байкерши, но теперь ему самому стало жутко любопытно обозреть местность с высоты птичьего полета.

– Как же воет...
– прошептала девушка, - но мы все равно поднимемся.

Прежде чем путники достигли крыши, Юл насчитал двадцать три яруса.

Ветер бил в бок, рвал одежду, теребил и спутывал волосы. Осторожно, взявшись за руки, парень и девушка подошли почти к самому краю. Когда порывы резко усиливались, путники, не сговариваясь, синхронно отступали на шаг и тут же возвращались на место. Дома предков теперь не казались сумрачными великанами, большинство из них выглядели маленькими, даже крошечными. Впрочем, многоэтажки отнюдь не растеряли угрюмой обреченности. Утопая в лесных зарослях, они, навсегда покинутые, пели о ни с чем не сравнимом отчаянии, о том, что век назад они радовали глаз, были прекрасными и сильными, а теперь ветер обглодал их, сделал дряхлыми и серыми, пустыми и ненужными. И дома предков медленно, но неизбежно разрушались. Умирали. Каждый день, каждый час, каждое мгновение.

На юг тянулась навесная дорога. Она то исчезала среди деревьев, то появлялась вновь. В двух местах она обрывалась провалами. Юл сообразил, что прогнувшийся мост, под которым проплыли путники - продолжение этой дороги.

Да, вон же этот мост! Нелепый, искореженный и совсем не страшный.

Жалкий - вот какой этот мост.

За густой растительностью Пагубь почти не просматривалась, а речка, по которой беглецы поднялись к высоткам, и вовсе была невидна. За Пагубью начинались березовые и ольховые заросли, за ними раскинулись поля, а дальше начинался новый лес, скрывающий, по всей видимости, еще какой-то город, правда, гораздо меньший по размерам, чем Ростов. Впрочем, степь доминировала, степь побеждала человеческие поселения, степь, обогнув состоящий из деревьев и умерших многоэтажек оазис, тянулась к горизонту, застланному черными тучами.

Ухо парня вдруг обожгло горячее дыхание Хоны.

– Ты, колдун, зачаровал меня, - зашептала она, - и я тоже хочу накинуть на тебя сети. Позволь мне быть тоже колдуньей! Давай принесем клятву любовного побратимства!

– Клятву?
– не понял Юл.

– Да, - Хона кивнула, - есть такая судьбоносная баллада. Ее произносят, когда посвящают в байкеры или когда двое хотят стать побратимами.

– Но... побратимы - это как брат и сестра, - озадаченно произнес парень, - а мы с тобой не брат и сестра... уже...

– Это другое, мы станем побратимами по духу, а не по крови. И небесная степь, на которой пасется священный табун, будет свидетелем нашей клятвы. Есть побратимство между мужчинами, есть между женщинами, а есть разнополое - любовное. Любовное всегда заключается втайне от остальных и никогда не разглашается. Так у нас принято.

– И что значит быть побратимами?

– Это одна жизнь на двоих, одна жизнь и одна судьба.

Юл хотел возразить, не рано ли им для таких клятв, но отчего-то промолчал. Уж слишком искренней казалась Хона, серые глаза ее сияли, а темно-русая косичка трепеталась на ветру. Младший правнук осознал, что не сможет отказать своей спутнице.