Надежда на прошлое, или Дао постапокалипсиса
Шрифт:
– Они не смогут победить...
– Молчи, Хона, молчи и слушай!
– парень, сжав сильней локоть напарницы, говорил очень тихо, почти неслышно, но с напряжением и мощью, в которые невозможно было не поверить.
– Мы должны узнать о них как можно больше. Мы должны учиться у них, чтобы сделать свои поселения сильней. И ты, и я оденемся в то, во что нам скажут. И ты, и я будем делать то, что нам скажут. Ты откажешься, и тебя убьют, а потом однажды они придут и нападут на твой клан и оденут всех женщин в длинные платья и черные платки. Поэтому тебе придется преодолеть себя и носить юбки, как бы это позорно тебя не казалось. Преодолей себя и это будет твой
– Хватит!!!
– рявкнул Авраам Шестой.
– Разве вы не знаете, что шептаться - грех! Ибо так сатана наущает к падению в геенну!
Юл мягко оттолкнул от себя Хону и, опустив глаза, произнес:
– Простите, отец Авраам, мы всего лишь... всего лишь язычники, которые стремятся познать истинного бога. Мы больше не будем так делать.
– Ты тоже раскаиваешься в словах своих, Ревека?
– спросил Авраам Шестой Хону.
Байкерша потупилась, щеки ее пылали темным румянцем, а кулаки непроизвольно сжались.
– Да, отец Авраам, я раскаиваюсь и прошу прощения и больше так не буду, - заморожено произнесла девушка и прокусила губу.
– Что ж, время покажет, - архиерей указал посохом на дом, - теперь войдите в терем господень и обнажитесь в сенях. Там никто не узрит наготы вашей. Вы увидите две двери. Левая дверь - вход в мужскую половину. Правая - в женскую.
Раздевшись, парень и девушка взялись за руки, с тревогой заглянули друг другу в глаза. Юл хотел сказать что-нибудь ободряющее и предостерегающее одновременно, но не решился. Если среди аврамитов нельзя шептаться, то, вероятно, здесь принято знать все обо всех, а значит, их могут подслушивать. Хона, будто поняв мысли юноши, слизнув выступившую на нижней губе кровь, натянуто улыбнулась и, открыв дверь, скрылась в женской половине дома.
В узком коридоре Юла встретили четверо послушников, облаченных в подобие рубах. Серых и длинных, свисающих аж до колен.
– Радуйся, Богополь!
– провопили они, отчего парень вздрогнул.
– Сын господень вошел в терем народа избранного! Благословляет его Элохим и приветствует! И да помилует он умму истинно верующих! И да придет царствие истины!
Где-то за стеной провыли нечто похожее женские голоса. Это благословляли Хону, невесту возлюбленного сына господа. Юла отвели в баню. Там он вымылся и получил новую одежда: нижнее белье, бледно-серые льняные штаны и рубаху, а также широкие кожаные башмаки.
После бани парня отвели в трапезную на второй этаж. Там за широким деревянным столом его ждал Авраам Шестой.
– Здесь со мной ты разделишь пищу, - сказал патриарх, - в первый и последний раз. За стеной, в женской половине твоя невеста в первый и последний раз разделит пищу с возлюбленной женой моей, Сарой Девятой Праведницей. Потом вы будете вкушать в общей трапезной.
Пока архиерей говорил, послушники с темной радостью в глазах накрывали на стол. Юл поймал себя на том, как точно он подобрал словосочетание по отношению к слугам господним: "темная радость". Да, именно так. Не было в них бесшабашности Хоны или глуповатого озорства друга Темерки из Забытой деревни. Не походили они ни на байкеров, ни на односельчан. Они будто бы светились счастьем, но не таким, как у обычных людей. Это был какой-то сумеречный огонь, противоестественный, способный согреть лишь убогого и слабого духом, отказавшегося от собственной судьбы и боящегося настоящей жизни. Это была трусливая радость кастрированного жеребца, знающего, что
Юл съел похлебку из неизвестного ему злака и большую куриную ножку, на третье служки подали компот из сухофруктов. По правде сказать, он уже давно так сытно не обедал. Парень делал вид, что слушает проповедь Авраама Шестого с повышенным вниманием, и все время молчал, однако любопытство взяло верх, и Юл в паузе между речами пастыря осмелился вставить вопрос:
– Позвольте смиренно спросить, отец Авраам, - на слове "смиренно" младший правнук сделал ненавязчивое ударение.
– Конечно, сын мой, - сказал пастырь.
– А из чего был сделан суп? Я никогда не пробовал столь вкусного блюда.
– Из риса, - ответил архиерей и губы его растянулись в покровительственной улыбке, - твое племя, заблудшее в язычестве своем и сатанинских кознях, не знает сей благостной культуры. Ты видел ее, когда мы проезжали мимо реки. По воле всемогущего Элохима рис любит воду, и потому мы выращиваем его возле самого берега.
Очевидно, Авраам Шестой просто обожал со снисхождением наставлять грешников на истинный путь. Что ж, это не так уж и плохо. Юл нащупал стратегию поведения в отношении безумного праведника. Он будет кроток как овца и, изображая несмышленого дурачка, изредка задавать вопросы. Даже если младший правнук спросит что-то неудобное, всегда можно свалить на глупость и недавнее языческое прошлое.
Ближе к вечеру две процессии, мужская и женская, покинули терем господень и с песнопениями, славящими Элохима, направились разными путями к куполообразной постройке. Здание, очевидно возведенное еще до Великой погибели, казалось уменьшенной копией баггерского храма, в котором Юл и Хона переночевали в Новочеке.
Соединившись, процессии остановились перед домом молитв. Так обозвал здание архиерей. Пастырь поднялся по ступеням крыльца к воротам в виде вытянутой арки, вознес руки и певуче провозгласил:
– Мы взываем к всемогущему Элохиму осветить наши сердца для истины, даровать нам благословение в этом мире и в новый судный день. Радуйся, Богополь! Радуйся! Ибо всевышний через сына господня и невесту его дарует народу избранному процветание и изобилие в грядущие времена!
Толпа, совершенно разношерстная, состоящая из воинов в кольчугах, послушников в рубахах до колен, женщин в платках и длинных черных и серых юбках, простолюдинов, одетых в рванье, босоногой ребятни, повторяла каждое слово изреченное архиереем. И весь этот молебенный гул отражался жутким многоголосым эхом в душе Юла, резонировал и заставлял сердце сжиматься, сморщиваться под воздействием темной непонятной силы, которая требовала лишь одного: безусловного признания своей власти и правоты.
Наконец, мучения окончились. Авраам Шестой подозвал к себе Юла, положил ладонь на лоб юноши, благословил и нарек Исааком. Затем сделал то же самое с Хоной, назвав ее Ревекой. У невесты, одетой в бледно-серое платье, на лбу чернела повязка с двумя платками, один из которых был сзади и закрывал волосы, а другой, пришитый лишь по краям, ниспадал на лицо. Если бы не горящие ненавистью серые глаза в прорези, Юл и не узнал бы свою подругу.
Пастырь спросил, согласен ли отрок Исаак взять в жены отроковицу Ревеку. Юл кивнул. У Хоны согласия никто не спрашивал. Авраам Шестой просто удостоверился, счастлива ли она, что выходит замуж.