Надежда
Шрифт:
Слышу: кто-то рядом орет благим матом, со страху сам себя не помня. Я с размаху прыгаю в сторону. Ноги путаются. Поскальзываюсь, спотыкаюсь и веретеном качусь подальше от опасного места. В какой-то момент представила, как санки накрывают мальчика. Я уже готова поклясться своей головой, что это было на самом деле! Испугалась, сердце затрепетало как осенний лист. С усилием перевела дух, даже не сразу выдохнула.
А через минуту все хохотали надо мной. Смеялся и мокрый как мышь мальчишка, которому не удалось избежать столкновения с тяжело нагруженным «транспортом». Он отыскал в снегу шапку, пригладил слипшиеся в сосульки вихрастые волосы. Лицо его горело малиновым румянцем, глаза гордо сияли. «Не промазал! Подбил вражеский танк! Чуть богу душу не отдал», — кричал он, захлебываясь
Я тоже ввязываюсь в игру, карабкаюсь на гору, пытаюсь атаковать «вражеский десант», помогаю втаскивать санки наверх, не забывая вознаграждать себя за старание веселой кутерьмой спуска. А рядом, на ограде палисадника, ощетинившейся изломанным штакетником, спокойно прихорашивались вороны и сердито чирикали истерзанные дракой за пропитание шумливые воробьи.
Стемнело. Мороз крепчал. Высокие звезды дрожали, будто от холода. Усталые, замерзшие, но довольные мы возвратились домой. Славно провели время! Сбросили одежду у порога, схватили по куску хлеба и залезли на печку. В жизни такого вкусного хлеба не ела! Уснула мгновенно. Я не видела, как бабушка развешивала обледенелые шаровары с начесом, пальтишки, рукавицы, как внимательно заглядывала в наши разгоряченные лица и прислушивалась к дыханию.
ПРИВЫКАЮ
Витек! Своих новых родителей я почти не вижу. Встаю утром в десять утра, так как бабушка считает, что я должна отоспаться. Отец, как я поняла, против поблажек, но, когда родители на работе, в доме командует бабушка. Она не кричит, а спокойно подходит и негромко говорит: «Я буду мыть посуду, а ты вытирай вот этим полотенцем», или: «Помой листочки у цветов. Им дышать легче будет». И я все выполняю. В голову не приходит ее ослушаться. В общем, с бабушкой Аней отношения сложились быстро и естественно. Меня это радует еще и потому, что я никак не могу назвать своих новых родителей «папа» и «мама». Василий Тимофеевич, лысый плотный мужчина, никогда не смотрит в глаза. Его взгляд проходит через меня, будто я стеклянная. Он совсем не похож на придуманного и выстраданного мною отца. И мать тоже. Клара Ильинична — очень строгая молодая женщина, энергичная и шумная, отчего мне кажется, что она выше отца ростом. Хотя на самом деле это не так. Я ее просто боюсь. А бабушка она и есть бабушка, хоть родная, хоть чужая. Тут все просто. Жаль только, что я мучаю ее по ночам. Родители спят в зале, а мы втроем — на кухне, на железной односпальной кровати. Я у стенки, на приставной скамейке, а Коля с другой стороны — на табуретках. Сначала меня с краю поместили, но я каждую ночь сваливалась на пол и продолжала спать, несмотря на холод. Утром бабушка перетаскивала меня на кровать. Сплю я беспокойно, кричу во сне, просыпаюсь головой в другую сторону или поперек кровати. Беспрерывно дерусь с неведомым врагом, а удары достаются бабушке. Она понимает, что я не контролирую себя ночью, и не обижается, а только вздыхает:
— Что тебе снится? Всю спину кулаками измолотила.
— Стелите мне на полу, — прошу я.
— Нельзя, еще застудишься. Потерплю до лета.
С вечера в хате очень жарко и душно, а ночью холодно. Одну фуфайку я надеваю как пальто, а в рукава другой засовываю ноги и так сплю. Днем веду себя очень тихо, хотя раньше была шустрая. Видно, вся моя энергия ночью изливается. А вчера отец уехал в командировку по школам района, и мать положила меня спать с собой. Я «воевала» всю ночь, а наутро она сердито выговаривала мне, будто я нарочно ее била. Дикость какая-то! Бабушка, без образования, а больше понимает.
Витек! Как всегда обращаюсь к тебе со своими бедами. Только ты понимаешь меня.
В ШКОЛЕ
Завтра в школу. Я полна невнятными волнениями, ожиданиями, робостью. Как встретят? Мать заметила мое волнение и успокоила: «У тебя будет хорошая учительница». Что значит хорошая? Умная? Строгая? Добрая? Проверила содержимое портфеля: новые тетради, чернильница в черном сатиновом мешочке с синим шнурком, ручка, карандаш, запасные перья, перочистка. Все на месте. Не обращаясь ни к кому, спрашиваю: «Можно взять
Утром отец привел меня в школу, в которой сам работал директором. В комнате, слабо освещенной керосиновой лампой, за черными партами уже сидели дети. От волнения растерялась. Учительница взяла меня за руку, посадила за четвертую парту и начала урок.
На перемене я достала из портфеля длинные, как карандаши, разноцветные конфеты, завернутые в прозрачную бумагу и пряники, по форме напоминавшие животных. Дети с любопытством смотрели, что я буду делать дальше. А я не знала, как разделить их. Развернула конфету и откусила. Одна девочка не выдержала и удивленно спросила:
— Это едят?
Я молча протянула ей целую конфету. Дети оживились. «Поделите, чтобы всем хватило», — попросила я и отдала все угощение самым смелым. А одна девочка спросила:
— Где ты взяла такие конфеты? Дома есть еще?
— Из города привезли. Последние конфеты с елки сняли, — ответила я вежливо и с сожалением.
На следующей перемене я вышла из класса. Когда прозвенел звонок, дети будто растаяли, и я осталась одна перед одинаковыми, коричневыми дверями. Открываю одну. Перед глазами замелькали красные галстуки. Приоткрыла следующую дверь, глянула на четвертую парту. Пусто. Молча села на место и подумала: «Надо все запоминать, а то за дурочку примут».
На следующей перемене мальчишки в красных галстуках забежали в класс со словами:
— Где девчонка, которая классы перепутала?
Но мои одноклассники дружно прогнали их в коридор с возгласами: «Не трогайте нашу новенькую»!
После уроков девочки предложили мне пойти домой с ними. Я неуверенно согласилась. Не отказывать же новым друзьям в первый день знакомства? Подружки, весело болтая, вели меня через огороды, сады и калитки. Наконец, они вышли на свою улицу и, попрощавшись со мной, разошлись по домам. Я огляделась. Снежная поземка перебегает незнакомую улицу. Вдали белое марево скрывает группу одноэтажных школьных зданий. Только ярко-коричневая железная крыша нашего корпуса была мне ориентиром. «Самое разумное — вернуться назад к школе, а уж оттуда наш дом виден как на ладони», — рассудила я, досадуя на себя и девчонок, которым видно и в голову не пришло, что я могу заблудиться. Дома мать спросила:
— Что так поздно?
— С девочками погуляла, — немножко соврала я.
Не рассказывать же ей о своей маленькой неудаче? Главное, что сама добралась.
ЧИСТОМАРАНИЕ
За полгода обучения в городской школе я, честно говоря, не очень-то продвинулась в знаниях. Писала кое-как, чтением не занималась. Охоту учиться Наталья Григорьевна отбила мне быстро. А здесь по устным предметам я получаю пятерки и только урок чистописания для меня хуже смерти. Мать, проверяя тетради, ужасалась моей неаккуратности. Как-то она не выдержала и раскричалась. Я не знала, что сказать в свое оправдание, и решила использовать спасительную фразу мамы Оли: «Меня учительница, наверное, невзлюбила». Что тут началось! Мать возмутилась: «Я сама учительница. Причем здесь любовь? Отметки ставят за работу!» Долго кричала. Рвала и метала. Я поняла, что глупость «проходит» только с глупыми людьми, и от стыда не знала, куда глаза девать.
После этого случая мать взялась за меня всерьез. Она заставляла переписывать упражнения, за которые я получала двойки и тройки до тех пор, пока не добивалась выполнения задания без помарок. Я глотала слезы, рука уставала, пальцы не слушались. Буквы то набегали друг на друга, то падали на предыдущие, а то и вовсе вкривь и вкось ложились мимо линеек. Из-за слез в глазах расплывались строчки, подвергаясь разнообразным замысловатым оптическим искажениям. А я все писала и писала противные закорючки. Если качество работы не устраивало, мать вырывала из тетради этот лист, и я снова садилась за стол. Меня спасало время. Девять часов — отбой и неимоверное облегчение. Коля молча смотрел на мои мучения. Ему проще. Он спокойный. А я шило. Мне просидеть один час, не ерзая — великий труд.