Надоело говорить и спорить
Шрифт:
• Подъем к Джаушангосу. Пустыня. Снег. Вдруг – о радость – встречная машина. Останавливаемся.
– Как там дорога? А переправа?
– Да там одна переправа, а где проехать – Олег скажет.
– Какой Олег?
– Олег…
И поехали.
• Село у перевала Кзыл-Арат. Лесовоз успел подать задом, и сель прошел перед ним. Сверху подъехал «ГАЗ-66». Покрутился, ехать боится. Наш шофер – Рабат – сказал: если б он не был офицером, он поехал бы. А то он бздун, как все офицеры, и ехать боится.
• В Кара-Куле на заставе есть инструктор, который на бегу загоняет собаку.
• Кавуненко
Когда утром начали спускать Кулинича, который немного выше Кавуненко, на тросу, Кулинич от ветра и ударов о стену внезапно расстегнулся, руки его освободились, и он обнял Кавуненко. Володя, не ожидавший этого, испугался. Он стал кричать: «Давай быстро!»
Он кричал вниз. Вниз кричать было бесполезно: внизу никого не было, но он кричал.
У Кулинича была проломлена грудь огромным камнем, килограмм в 600, и карабин вошел в сердце.
• На пике Энгельса есть два пояса – желтый и белый. Желтый оказался полевым шпатом. Он был мягок, как молодое дерево. Крючья в него входили легко, но едва их нагружали, как они с завидной легкостью начинали вынимать свои дырявые головки.
Кавуненко лез практически без страховки. Эти семьдесят метров теплых отвесных желтых скал, немного маслянистых на ощупь, были ужасны. Дальше шла такая белая порода, что смотреть на нее было невозможно. Она была тверда, как сталь, бела, как бумага. Кавуненко забил первый крюк – он звенел, он пел «как Шаляпин». Когда он пропустил в него карабин и через него страхующую веревку – ему стало на секунду дурно.
• Лупиков: «Я ее как увидел, чуть не проглотил зубную щетку».
• Видел следы барса. За восходителями – сверху – на расстоянии 100 м шесть часов шел барс.
– Красивая шкура?
– Если б шла шкура, было бы ничего. А то ведь шел живой.
• Прошел камень. Одессит крикнул: «Атас, муныш!» Когда его спросили, он сказал: «Кто ж не знает, что муныш – это камень?»
• Как ни странно, но пример отношения к природе показали… американцы, бывшие в альплагере «Узункол». Вернувшись с восхождения, они принесли с собой рюкзак пустых консервных банок. Консервы съели, а банки пустые не оставили на вершине.
• – Куда вы едете отдыхать?
– В Среднюю Азию, в альпинистскую экспедицию.
– На фрукты?
– Можно сказать так.
– Как я вам завидую, Юрий Иосифович! Вы едете отдыхать на юг за казенный счет!
• Пик Лиловый. Что за название?
• Как это жестоко! Едва вылезши из палатки, где ты спал, сразу же, без всякого перерыва включить на полную мощь свой организм, начать максимальную борьбу за жизнь.
• Альпинизм – это творчество. Художник подбирает краски. Альпинист – крючья. Но художник может написать плохую картину, и от этого ничего не станется. Альпинист не имеет права ошибаться. Цена ошибки – жизнь.
• Вадим, уходя, сказал: «Все будет в порядке, мы на мокрые дела не ходим».
• Ховрачев лез первым и взялся за плиту. Она пошла на него.
– Ребята, я держу плиту. Прячьтесь.
Куда? Мы все стоим под ним. Особенно трудно было Симоне, с его толстой ж… Все-таки ему удалось
• Иди по простейшему пути. Он логичен. Человек склонен переходить реку там, где узко.
• На кабардиниаде Белецкий перед обломом на Приюте говорит: «Товарищи, я должен вас огорчить. У нас 1100 горовосходителей. По нашей статистике, из 1500 бывает одна жертва. Так что надо, товарищи, приготовиться к неприятности!»
В это время снизу звонят – в реке Баксан утонул пьяный библиотекарь из села Тенкеила.
– Слава богу, – сказал Белецкий, – значит, у нас будет все в порядке.
• Пятница простиралась до самого горизонта.
• – Больная 47 лет.
– Сорока пяти.
– Больная 47 лет.
– Сорока пяти.
Мясников: «Ох, о чем вы спорите? Когда женщине за 40 или 140 – это ведь все равно».
• Через 25 лет, через четверть века, я снова увидел перевал Кичкинекол.
Улицы нашего детства становятся неузнаваемыми: их перекрашивают в новые краски; наши любимые заборы и глухие стенки, которые били наши маленькие, за неимением больших, резиновые мячи, и гремели крики (штандр! Два корнера – пиналь!), сегодня снесены, и наше детство, пропавшее куда-то давным-давно, теперь просто перемололось в траках бульдозеров. Наши девочки, чьи имена мы писали пеплом на этих глухих заборах, превратились в секретарей парторганизаций с усталым взглядом и покатыми плечами. Пошли на тряпки наши старые ковбойки, которыми мы когда-то так гордились. Мы не видим себя, и все нам кажется, что мы сейчас поднимемся от зябкого утреннего костра, от похудевшей на рассветном холодке белой реки, отразившей в коридоре мрачноватых сырых елей белое теплое небо, поднимемся и пойдем быстро туда, куда успевает глаз, – за зеленые ковры альпийских лугов, за желтые предперевальные скалы, к синему небу, такому синему, что, казалось, до него можно дотронуться рукой и погладить его лакированную поверхность.
Но нет этого ничего. Есть другие люди, другие дома, другие женщины, другие мы.
Только перевал Кичкинекол стоит, как 25 лет назад.
• Каждый народ заслуживает ту медицину, которую он имеет.
• За достоинства редко любят. Можно любить и за недостатки.
• – У нее на руке сегодня появилось кольцо.
– Это отлично. Значит, не появится семейного блеска в глазах.
• Вязкий альтруизм.
• Да здравствует советский народ – вечный строитель коммунизма!
• Копров: «Когда Советская власть даст свободу малым народам?»
• Я поэтому и стал поэтом, что глядел на закат, куда бежала река.
• Чем уже коллектив, тем сильнее склока.
• Граф Монте-Карло.
• В колхозе «Россия» есть два ишака. Машин – через четыре двора машина. Мотоциклам – тем вообще нет счета.
Постовой ГАИ остановил ишака и спрашивает у его «водителя»-старика:
– Где твои права?
Старик поднял ишаку хвост и говорит:
– Вот тут, загляни в бардачок.
• Степь – единственное место, где можно понять, что ты живешь на планете. Степь и море.