Наджин. От войны к свободе в инвалидной коляске
Шрифт:
Я с ненавистью воспринимаю тот факт, что я почти ничего не знаю о хороших людях, но знаю все о плохих. Я практически ничего не знаю о жизни Ганди или Нельсона Манделы. Я вообще не знала, кто такой Мандела, пока в Южной Африке не начался Кубок мира, – так почему же я знаю так много о Сталине и Гитлере?
Например, я могу с ходу рассказать, что Гитлер родился 20 апреля 1889 года, что его отца звали Алоис, а мать – Кларой, что она умерла от рака груди и что Гитлер страшно горевал по ней. Затем он хотел стать художником, но венская Академия изящных искусств отказала ему два раза подряд, и он в свою очередь подумал, что это произошло из-за того, что большинство отборочной комиссии состояло из евреев, так и начался
Сталин убил шесть миллионов человек в своих лагерях в результате Большого террора. Режим Гитлера повлек за собой еще больше смертей – 11 миллионов было убито и 17 миллионов стали беженцами…
Я могу рассказать вам только о Сталине и Гитлере, но ничего – о жертвах. Неужели через пятьдесят лет то же самое будет с Асадом? Люди будут помнить все о нем, а не о добрых, благодетельных сирийцах. Мы станем просто цифрами, я, Насрин, Бланд и все остальные, в то время как имя тирана будет высечено в истории. От этой мысли становится жутко.
Когда революция наконец-то докатилась до Алеппо весной 2012 года, было такое чувство, что до этого все спали и тут внезапно проснулись. Это похоже на тот момент рано утром, когда солнечный свет просачивается в квартиру и освещает пыль и паутину.
Насрин была счастлива, что первыми вышли протестовать студенты ее университета. Третьего мая она пошла на занятия и увидела большую демонстрацию, которая требовала отставки Асада. Она с друзьями присоединилась к ней, и это было очень волнительно – протестовать впервые в жизни. Затем раздался какой-то хлопок, и практически сразу Насрин почувствовала, что глаза начало жечь. Она решила бежать. Всем было очень страшно, потому что мы знали, что у нас за режим, – если кого-то арестуют, то этого человека сразу можно считать мертвым, а иногда и всю его семью.
В тот вечер Насрин получила сообщение от своей подружки, жившей в кампусе. К ним пришла служба безопасности. Эти люди кричали в мегафоны, что все должны немедленно покинуть здание, а затем начали стрелять слезоточивым газом и резиновыми пулями, чтобы разогнать студентов. Когда некоторые запротестовали и отказались выходить, по ним открыли настоящий огонь и убили четверых. В тот вечер на Facebook появились фотографии погибшего студента в окровавленной майке и горящего общежития.
Студенты конечно же были в ярости, и когда, наблюдатели от ООН приехали из Дамаска, чтобы увидеть своими глазами, что случилось, состоялась еще одна демонстрация, в этот раз на нее вышло не меньше десяти тысяч студентов. Эту демонстрацию даже транслировали по Интернету, чтобы все могли увидеть.
На следующий день после пятничной молитвы молодежь снова вышла на улицы, держа над головами фотографии застреленных студентов с надписью: «Герои Университета Алеппо». Везде слышалось: «Асад – прочь!» и «Народ хочет свергнуть режим» – этот слоган, как я знаю, использовался в Египте.
Яба запретил Насрин идти на демонстрацию. «Ты что думаешь, что несколько студентов заставят режим убраться восвояси? – спрашивал он. – Да они скорее по вам танками прокатятся!» Но я знала, что моя сестра все равно пойдет.
В ту ночь она вернулась очень тихой и больше никогда не ходила на демонстрации. Моя семья всегда следила за тем, что мне говорить, а что нет: по их мнению, плохие новости могли дурно повлиять на меня. Они и в этот раз молчали. Только много позже я узнала, что участники той демонстрации были жестоко избиты и их заставляли целовать портреты Асада. Насрин своими глазами видела, что сделали со студентом-второкурсником по имени Ибрагим, он учился на архитектора. Его
На потоке Насрин был один настолько умный парень, что все его звали Пифагором. Его забрали, ему удалось вырваться, но он был избит до такой степени, что его даже не узнавал никто. Администрация хотела исключить его из университета, но потом оставила с потерей года.
Протесты на этом не остановились. Девушки и парни, которые раньше не думали ни о чем, кроме учебы, музыки, модной одежды и своих друзей, оказались втянуты в борьбу за свержение диктатора. Среди преподавательского состава произошел разлом, половина профессоров поддерживала революцию, а другие остались верны режиму. Ректор университета выступил в защиту протестующих студентов, и его, конечно, сняли с должности, поставив вместо него сторонника Асада. В конце концов уволили всех, кто поддерживал противников режима. Среди студентов тоже были разные группы. Парни и девушки, которые раньше были друзьями, теперь стали доносить друг на друга. Группа Насрин, в ней было шестнадцать человек, разделилась на две половины, а курды стояли особняком, это была третья сторона.
Кроме участия в демонстрациях, студенты занимались волонтерской работой: носили припасы протестующим, отправляли отчеты в социальные сети. Чтобы помочь раненым, организовывали летучие медицинские пункты – в государственные клиники пострадавшие не могли обратиться, их там могли арестовать и убить.
Помогать раненым было опасно. В июне в восточном пригороде Алеппо под названием Нейраб нашли сгоревшую машину, а в ней – три изуродованных обуглившихся тела. У одного руки были связаны за спиной, все конечности сломаны, у других видны были следы от пуль. Выяснилось, что в машине находились студенты, два медика и один лингвист, звали их Базиль, Мусаб и Хазем. Они оказывали первую медицинскую помощь раненым, но их выследил армейский разведывательный отдел.
Моя семья мне ничего не рассказывала, но однажды я увидела фотографию мальчика без головы. Отрезанная голова лежала рядом на асфальте. Когда ветер дул в нашу сторону, мне казалось, что я слышу голоса протестующих, как они кричат свои лозунги. Айи с Ябой были как туго натянутые струны, ожидая, пока Бланд и Насрин вернутся домой.
Протесты в основном происходили в восточной части города, западная часть находилась под жестким контролем режима. В районе Шейх-Максуд на улицах начали появляться пугающие фигуры. Мы называли их «шабиха», что означает «привидение». Это были преступники, которым режим платил за то, чтобы они останавливали людей, собирающихся участвовать в протестах. Режим снова и снова давал нам понять, что за нами следят повсюду.
Мы восхищались храбрецами, которые не собирались сдаваться. Они не хотели, чтобы нами правила одна и та же семья сорок лет. В основном среди протестующих была молодежь – почему? Мустафа говорил, что участвовать в революции интересно людям от 17 до 21 года, а таким, как он, кто постарше, важнее всего иметь работу, чтобы обеспечивать свои семьи. Он сказал, что каким-то людям в Кобани якобы платили за то, чтобы они ходили на демонстрации. Вероятно, Насрин могла бы возразить ему. У нее даже была революционная песня на телефоне, но она, как вы уже знаете, больше не ходила на демонстрации. Я вспомнила, как она сказала Ябе о том, что если они умрут, то за мной будет некому присматривать. Наверное, Насрин переживала из-за того, что она могла бы сделать больше, если бы ей не приходилось постоянно думать обо мне. Что же касается меня… Иногда, вспоминая о тех днях, я жалею, что не могла быть в центре событий. Я могла лишь слушать песни протестующих. Мне даже не довелось сорвать постер с Асадом!