Наемник
Шрифт:
Однако с течением лет он стал подозрительным и нелюдимым, чему способствовали ряд покушений и пара авиакатастроф, то ли случайных, то ли подстроенных неведомыми доброхотами. К счастью, все кончилось благополучно, но Халлоран, вняв предостережениям судьбы, решил, что наступило время поддерживать лишь те контакты с миром, какие не грозят здоровью. Он обзавелся частным владением среди океанских вод и, удалившись на остров, стал такой же недосягаемой загадочной фигурой, как Говард Хьюз, названный обозревателем миллиардером-невидимкой. Но Халлоран, в отличие от Хьюза, вел жизнь весьма активную и твердо правил корпорацией; мощь его была велика, энергия - неиссякаема, и самый непримиримый противник не заподозрил бы Патрика в старческом маразме. Он был - и оставался - человеком жестким, даже жестоким; старый волк, не растерявший ни прыти, ни зубов.
В последнем абзаце Каргин прочитал о вещах, уже ему известных - о британских антипатиях Халлорана, о связях с ирландскими сепаратистами и о наследном принце династии мистере Роберте Генри Паркере. За сим перечислялся поименно совет директоров - Ченнинг, Мэлори и еще пяток незнакомых Каргину персон.
Отложив журнал, он лег на спину и закрыл глаза. Информация не давала поводов для оптимизма, но погружаться в меланхолию тоже не было причин. С одной стороны, его теперешний наниматель - явная сволочь, акула капитализма; с другой, и прежние были не лучше. Отнюдь не лучше! Они посылали Легион туда, куда по законам la belle France [21] нельзя было послать французов, и Легион, во имя демократии и мира, творил расправу над виновными, не забывая непричастных и безвинных. Последних почему-то оказывалось больше - видимо, от того, что всякий виновный старался переселиться в лучший мир не в грустном одиночестве, а в окружении толпы сторонников и подданных. Так же, как Патрик Халлоран: если б кто-то в самом деле попробовал снять с него скальп, это стоило бы жизней всего населения Иннисфри.
21
La belle France - прекрасная Франция.
В этот миг раздумья Каргина были прерваны раздавшимся шорохом в кустах. Он быстро перевернулся на живот, начал приподниматься, но что-то тяжелое с размаху обрушилось на него, кто-то оседлал спину, чьи-то колени стиснули ребра, чья-то рука вцепилась в волосы, и тут же в затылочную ямку ткнулось твердое, холодное, с распознаваемым на ощупь очертанием револьверного ствола. Покосившись налево и направо, он разглядел две стройные ножки, услышал учащенное дыхание и замер, чувствуя, как вдавливается в затылок ствол. Он был абсолютно беспомощен.
Добралась-таки, рыжая стерва, мелькнула мысль.
Он скрипнул зубами. Не всякий конец годится солдату, а этакий просто позорен! Впрочем, почетная смерть тоже не прельщала Каргина, и потому он был готов вступить в переговоры.
Однако противник его опередил.
– Не двигаться!
– послышался грозный, но знакомый голосок.
– Я тебе права зачитывать не буду! Шевельнешься - мозги полетят!
Каргин облегченно перевел дух и пробормотал:
– Я буду отомщен, миледи. У Кремля руки длинные, и здесь достанут… Может, лучше договоримся? Чего ты хочешь? Отступного? Денег? Оборонных сведений?
– Крови! Крови изменника!
– Острые кэтины зубки куснули его за ухо.
– Это почему же я изменник?
– Каргин осторожно освободился, посматривая на бутыль в руках девушки. Ее длинное горлышко и правда напоминало револьверный ствол.
– Ты флиртовал с рыжей!
– заявила Кэти, воинственно размахивая бутылкой.
– Фокси, бармен из "Старого Пью", мне все доложил! Как она к тебе прижималась, и хихикала, и тянула в машину! А ты не очень-то сопротивлялся!
– Этот Фокси или кривой на оба глаза, или большой шутник. Она меня чуть не пристрелила, - возразил Каргин и приступил к подробному повествованию, не скупясь на краски и детали. Бутылка в кэтиных руках была верным признаком мира: калифорнийское белое в одиночку не пьют. Не пьют и без закуски. Значит, что-то его ожидало в соседнем коттедже - может быть, лобстер или тунец. Он вдруг почувствовал, что страшно проголодался.
Кэти слушала его, покачивая головой.
– Стреляли в старого Патрика… вот ублюдки… Мама узнает, руки им не подаст!
– Причем тут твоя мать?
– Каргин с интересом уставился на девушку.
– При том… Она знакома с семейством Халлоранов. С самим боссом…
– И потому Бобби не может избавиться от тебя? Выбросить на улицу?
Но Кэти на этот вопрос не ответила, а принялась перемывать косточки Мэри-Энн, сообщив под занавес, что не завидует ее будущему супругу. Если вообще найдется сумасшедший, падкий на богатство рыжей - в чем лично она испытывает большие сомнения. С такими девицами, как Мэри-Энн, приличные парни под венец не идут.
Каргин содрогнулся и сказал, что ни с кем под венец не собирается. Это мы еще посмотрим, ответила Кэти, схватила его за руку и потащила к своему коттеджу.
В холодильнике у нее в самом деле оказался лобстер.
Отчего-то в эту ночь Кэти была с ним особенно нежна - так, как бывает нежной женщина, когда не берет, а дает, когда не страсти ищет, а одаряет лаской, не стонет, не кричит, а шепчет и воркует. Что-то переменилось в ней, и Каргин как будто ощутил едва заметную и смутную еще метаморфозу; по временам ему казалось, что разница между прежней Кэти и этой новой такая же, как между английским "make love" [22] и русским "любить". При всей физиологической сходности эти понятия были все-таки отличны друг от друга: первое - синоним удовольствия, второе - радости иной, предполагавшей не только телесную, но и духовную близость. Такую близость несут прикосновения и речи, поцелуи и разговоры, когда ласка следует за словом, слово - за лаской, и яростное, неистовое, слишком жгучее тут неуместно.
22
To make love - заниматься любовью.
Кэти шептала в ухо Каргину, расспрашивала, целовала, и он шептал в ответ - тихо, едва слышно: рассказывал про мать и отца, про гарнизон у китайской границы, в тайге под Хабаровском, про школы, в которых учился - их было десять, в разных городах и весях, от Выборга до Магадана; еще говорил о Рязанском училище ВДВ, о том, как прыгал с парашютом в первый раз и как впервые отнял жизнь у человека. Об этом, правда, без деталей - сказал лишь, что трое суток спать не мог, и что приятели поили его водкой. Мексиканской водкой, ибо случилась та первая битва в восемьдесят шестом году, в Никарагуа, во время вылазки сандинистов в Лас-Вегас Салиент, приграничную гондурасскую провинцию, где были базы, лагеря и учебные пункты контрас.
Наговорившись, Кэти уснула, а Каргин лег на спину, уставился в ясное звездное небо за окном и начал вспоминать о тех событиях, что разглашению не подлежали. Три года в школе разведки, еще четыре - в "Стреле"… В этот элитный отряд его зачислили в июне девяностого, а в августе уже отправили на берега Персидского залива, хотя Каргин считался специалистом по европейским странам. Однако месяц выдался "горячий" - Ирак оккупировал Кувейт, все подготовленные сотрудники были на счету, и группе Каргина пришлось трудиться на Востоке, охранять посольство и обеспечивать эвакуацию российских граждан. Эти хлопоты завершились в конце августа, и группу тут же перебросили в Ирак, где находились тысячи три российских специалистов и военных советников - фактически, заложники. Этих вывезли только в ноябре, и все это время "стрелки" занимались негласной их охраной и помощью в различных, непредусмотренных дипломатическим протоколом ситуациях.
Главная цель, однако, была другой - готовили акции на случай, если Ирак применит что-то недозволенное. К счастью, атомных бомб и контейнеров с сибирской язвой у Саддама не имелось, но был какой-то газ, боевой ОВ, поставленный еще в годы теплой дружбы с Советским Союзом. Это, разумеется, отрицалось, но если бы газ применили, тайное стало бы явным и нанесло удар по престижу России. Саддам с такими мелочами не считался и усиленно пугал американцев химическим оружием, что было не пустой угрозой: ОВ уже использовали в 1988 против курдских повстанцев, уничтожив все население городка Халабжад. Но и без этой жуткой химии Ирак был противником серьезным: армия с советским и китайским оружием, миллион солдат, опыт восьмилетней войны с Ираном, привычка к жаркому климату, фанатизм…