Наемник
Шрифт:
Официантка ойкнула, стиснула в испуге руки, потом всем телом развернулась к Каргину.
– Вы… вы другу помочь не хотите?
– Я помогу, - сказал Каргин.
– Их ведь выносить придется, а груз не маленький.
Влад отступил, явно не желая нанести ущерб посуде и столу. Противники ринулись за ним, столкнулись, правый получил коленом в пах, левый - кулаком по уху.
– Эй, папаша, двери отвори!
– приказал Перфильев гардеробщику.
– Щас гостей проводим… Х-ха!
Он заехал локтем под ребра тому, кто еще держался на ногах. Двое других валялись меж перевернутых стульев: один, распялив рот, пытался сделать вдох, другой стонал, схватившись за промежность.
Дверь широко распахнулась, морозный воздух хлынул в помещение, клубясь белесоватым паром. Выкрутив руку бритоголовому, Перфильев ловко направил его в дверной проем, дал прощального пинка, вернулся и примерился к стонавшему страдальцу. Взял за ворот, потащил, бросил, пробормотал: "Ну, тяжелый, гад!" - вцепился в ноги и все же выволок за дверь. Снова вернулся, крикнул гардеробщику: "Вещички им выбрось, папаша!" - приподнял последнего врага, подсунул стул ему под задницу и деловито осведомился:
– Рассчитываться будем или как?
– Падла… - выдохнул бритоголовый, - ну, падла…
– Ты еще не знаешь, какая я падла, - сообщил Перфильев.
– Будет желание, так я вас всех закопаю, быстро и глубоко. И лопатка у меня с собой. Хочешь поглядеть?
Он полез за пазуху и вытащил пистолет. Глаза у бритоголового округлились. Будто загипнотизированный, он достал бумажник и, отсчитав пяток купюр, бросил рядом с тарелкой.
– А за беспокойство?
– напомнил Перфильев.
– За беспокойство где?
На стол легла еще одна банкнота.
– Мало! Ругань в общественных местах плюс оскорбление дамы… - Влад покосился на официантку, -…которая при исполнении. Опять же мои труды и раны… Видишь - во!..
– ссадина на кулаке! Так что выворачивай карманцы, да пошустрей.
– Больше нет, - прохрипел бритоголовый, опорожнив бумажник.
– Ну, на нет и суда нет… Пшел вон, гость дорогой!
Гость поспешно удалился, а Перфильев, подмигнув официантке, взиравшей на него в немом восхищении, осмотрел стол и произнес с довольным видом:
– Вот это чистая работа! Мебель цела, и ни единой плошки не побили… Никакого убытка заведению.
Чистая работа, согласился про себя Каргин. Однако не для "стрелка", который свое искусство уважает и по шалманам не геройствует. Тем более, за деньги.
Влад опустился на стул, вытянул ноги, кивнул официантке:
– Вас, кажется, Клавдией зовут, так? Принесите мне, Клашенька, рюмку водки, другу моему - вина, и нам обоим - пару шашлычков. И на столике том приберите… Чтобы порядок был, когда придет Михал Михалыч.
– Всенепременно, - проворковала официантка и ринулась исполнять заказ.
– Вовремя эти жлобы подвернулись, - сказал Перфильев, бросив взгляд на Каргина.
– Отличная вышла демонстрация. Сейчас заявится купец-хозяин, девушка Клаша ему отрапортует, а мы капусту сострижем… После такого рапорта торговаться грех!
– Он ухмыльнулся и, после недолгой паузы, спросил: - Ну, как? Берешь Сокольники под свою руку? За хорошие бабки?
– Нет, Перфильич, нет. Ты уж прости… Контракт с Легионом подписан, слово сказано, а офицерское слово - золото.
Причина, в общем-то, была другой, но обижать товарища Каргин не собирался. Перфильев, однако, понял, насупился и что-то прохрипел о чистоплюйстве и сраном Легионе, где бывшему "стрелку" совсем не место. Тут, к счастью, возникла Клава с подносом, и Каргин, разлив вино, поднял тост за дочку Влада. Чтоб была здоровой, выросла красавицей и не ведала ни горя, ни печалей. Перфильев просветлел лицом, выпил и сообщил:
– В Германии сейчас моя Танюша, в Эрфурт поехали вместе с женой. Клиника там знаменитая… Лечат! Обещают вылечить… Ба-альших денег стоит, Леха! Ну, не в бабках счастье…
– Это точно, - согласился Каргин и предложил поднять по новой - за то, чтоб было все путем.
– Если смерти, то мгновенной, если раны - небольшой, - добавил Перфильев.
Они чокнулись, выпили и расстались. А через два месяца Каргин уже глотал пыль в лагере под Ялингой.
Его качнуло вперед, когда красный "ягуар" затормозил у дома Кэти. Рокот мотора смолк, и на Грин-авеню вновь воцарилась тишина, нарушаемая лишь щебетом каких-то пташек. Руки девушки лежали на руле, она сидела впол-оборота к Каргину, посматривала на него сквозь темные ресницы, будто не могла решить, поедут ли они еще куда-то или покинут мягкий и теплый уют кабины.
– Прости, задумался, - пробормотал наконец Каргин.
– Случай смешной вспоминал: как мой дружок в Москве вышиб из ресторана компанию… - Он хотел сказать "отморозков" или "жлобов", но в европейских наречиях слов таких не имелось, что доказывало превосходство русского языка.
Девушка вдруг наклонилась к нему, обняла за шею, прижалась щекой.
– Ты меня прости, Керк… там, у плаца, наболтала всяких глупостей… про власть, могущество, богатство…
– Не такие уж глупости, - промолвил Каргин, вдыхая нежный запах ее волос и кожи.
– Ты ведь богатого парня ищешь - ну, мысль и вьется рядом с богатством, как пчела у меда.
Кэти вздрогнула, но не отодвинулась. Он ощущал тепло ее рук и губ, и это было так приятно, что хотелось прикрыть глаза и замурлыкать.
– Вы, русские, такие странные… вы не хотите стать богатыми… И ты тоже не хочешь, Керк?
– Отчего же… Совсем неплохо обладать богатством, если знаешь, как им распорядиться.
– Вот и подумай об этом.
– О чем?
– Как распорядиться, - прошептала Кэти.
Чего-то она не договаривает, мелькнуло в голове у Каргина. Руки его обнимали девушку, и тело ее было знакомым, таким знакомым и дорогим, какой бывает только плоть любимой женщины. Той, с которой разделил трепет и счастье соития, той, что целовала твои губы, шептала нежные слова и засыпала у твоей груди… Но это ощущение, хоть и волнующе-прекрасное, было все-таки телесным, а значит, подарить его могла любая из тысяч Кэти, Нэнси или Анют, чья красота и молодость пленит мужчину. На час, на день или на месяц… Более долгое странствие по жизненным путям требовало иного - той близости, что порождается доверием, сходством стремлений и бескорыстной тягой душ друг к другу.