Нагота
Шрифт:
— Улдис? Ты выезжал по вызову вместе с Василием Павловичем? Не найдется ли у тебя свободная минутка?
Немного погодя в комнату вошел молодой человек атлетического сложения, интеллигентной наружности, который вполне мог сойти и за ученого, и за актера. Именно такой тип в последнее время все чаще сменяет устаревшую модель сотрудника милиции.
— Муж пострадавшей желает знать подробности, — пояснил лейтенант.
Атлет (по званию тоже лейтенант) расстелил передо мной городскую схему.
— Могу лишь в общих чертах изложить ситуацию. Только что по телефону предложили свои услуги двое очевидцев. Место тут, прямо скажем, отвратное, — проговорил он, тыча карандашом в схему. — Старая Рига, район Пороховой башни, там, где к перекрестку улиц Валню и Смилшу выходят еще две улицы.
Странно. Что Ливии понадобилось в Старой Риге, да еще в тот момент, когда ей следовало быть на работе?
— Как удалось установить, пострадавшая шла от Бастионной горки, вначале пересекла бульвар Падомью. На перекрестке улицы Смилшу, пройдя немного вперед, — вот здесь — собиралась пересечь улицу Валню. Легковая машина «Волга» ехала в направлении... Несчастный случай произошел здесь. — Отточенный конец карандаша опять уткнулся в схему. — А здесь стоял микроавтобус «Латвия». Как свидетельствуют сделанные на дорожном полотне замеры торможения...
Припомнился последний разговор с Ливией в прихожей дома Бариней на Кипсале. Она совсем не казалась удрученной или расстроенной. Тем хуже. Особых причин для радости у нее не было. Просто бодрилась.
— Ну вот, — сказал я тогда Ливии. — Одним Турлавом стало меньше.
— На свадьбе каждый думает о своем...
— Свадьба уже кончилась.
— Для тебя, может, кончилась. Для меня пока нет.
— Все равно кончилась.
— Мне торопиться некуда. У меня ведь другой не предвидится.
Глазами Ливии глядел на меня атлет-лейтенант.
— ...необходимо учесть и плохую видимость, — продолжал он, — дождь, туман. А также психологический момент. В такую погоду люди менее внимательны, апатия снижает реакцию.
Должно быть, переутомилась, подумал я, бессонные ночи, предсвадебные волнения, может, лишний бокал вина. Но все-таки что ей было делать в Старой Риге? В столь поздний час, когда все учреждения закрыты?
— Она переходила улицу в неположенном месте?
— Во всяком случае, произошло это на проезжей части. Расследование продолжается.
— Спасибо.
Протянул ему на прощанье руку. Он взглянул на меня сначала недоуменно, потом с добродушной, почти детской улыбкой. Я кивнул дежурному и вышел.
Ни о чем не думая, ни на что не рассчитывая, поехал в Старую Ригу. Вышел у Пороховой башни. Мокрый асфальт, пестрящий огнями витрин, фонарей. Сверкающая капель, решетящая лужи. Втянув головы в плечи, сквозь дождь скользили люди, совсем как бутылки на конвейере моечного аппарата. Напротив места происшествия лежали штабеля разобранных металлических лесов. На асфальте виднелись какие-то пятна, но это были следы пролившейся краски. Рядом со мной, нещадно сигналя, затормозила машина. Обычный городской перекресток. Попробуй тут разберись.
Минут через двадцать я снова входил в приемную дежурного ГАИ.
— А, хорошо, что вернулись, — сказал дежурный. — Забыли записать фамилию пострадавшей.
— Ливия Турлав, — сказал я.
— Адрес?
Назвал адрес.
— Ну вот, — сказал лейтенант, — как будто все.
— У меня к вам просьба. Вы не могли бы дать мне адрес того шофера?
По всему было видно, я начинал надоедать дежурному. Все же он снял трубку, нажал нужную кнопку. Это был номер местного коммутатора.
И опять я сел в машину, поехал на ту сторону Даугавы. У моста попал в пробку. На улице Даугавгривас проскочил нужный поворот, пришлось возвращаться. Район Ильгуциема преобразился — не узнать. Наконец нашлась и улица Лилий, короткая, сплошь перерытая, грязная, — между конечной остановкой трамвая и горами желтого песка свежих траншей для канализации. Дом был новый, на лестнице пахло краской. Дверь открыл смуглолицый мужчина, на руках он держал девочку лет трех.
— Вы Петерис Опинцан?
— Да, — сказал он. Сказал так, как будто он ждал меня.
— Пришел... — Я осекся. Объяснить, зачем я пришел, было совсем не просто.
— Понимаю, — сказал он, — она умерла.
Слово «умерла» больно резануло, — точно я увидел какую-то отсеченную часть самого себя.
— Умерла? С чего вы взяли? Час назад она была жива.
Он смотрел на меня не мигая. Девочка вырывалась у него из рук, просилась на пол, но он, казалось, не замечал этого.
— Вы ее муж?
— Да.
— Есть дети?
— Дочь. Взрослая.
Должно быть, впервые сказал об этом, не чувствуя сожалений.
— Питер, чего ты встал как столб, зови человека в дом, — послышался старушечий голос.
Мужчина, как бы опомнившись, отступил от двери. Старуха, скользнув по мне взглядом, ушла на кухню. И девочка, освободившись наконец из отцовских рук, скрылась за стеклянной дверью. Тотчас там заплакал другой ребенок, поменьше.
— Присядьте, — сказал мужчина, второпях снимая со спинки стула какую-то одежду. Пол был усыпан детскими игрушками.
Я так и остался стоять посреди комнаты. Мужчина ходил вокруг меня, сначала собирая раскиданные вещи, потом ходил просто так, без видимой причины, должно быть оттого, что не мог успокоиться.
— Семнадцать лет работаю шофером, — заговорил он, — а у меня и первый талон еще не был проколот.
Ребенок за дверью захлебывался в крике.
— Замолчишь ты, пострел этакий! — заругалась женщина.
— И вдруг на тебе! Как обухом по голове. Сам не понимаю, как это случилось. Ну да, лил дождь. Да не такой уж сильный, чтобы совсем не видать. И не темно еще было. Ехал нешибко, впереди перекресток. Вдруг из-за микроавтобуса — женщина! Во все глаза на меня глядит! Ну, думаю, видит, — значит, остановится. А она — прямо под колеса.
— Думаете, поскользнулась?
— Не знаю. Как-то сразу все получилось. Я и ахнуть не успел, уж она снопом валится. Еще вперед руки выбросила. Вот так.
— И смотрела на вас? Видела?
— А может, не видела. Откуда я знаю.
— Тормозить было поздно?
— Шага два оставалось, не больше.
— Да-а.
— Крутанул влево, да куда там.
— Да-а. — Достал сигареты. Взгляд остановился на валявшемся на полу резиновом мишке. Сунул сигареты обратно в карман.
Мужчина спиной ко мне стоял у окна.