Нагота
Шрифт:
— Да я об этом и не думала. Это было как озарение.
— Озарение?
— Да.
— Почему?
Она еще дальше отодвинулась от меня.
— Потому что я поняла, что жизнь моя решена. Я поняла, что на многие годы вперед даже мысль о другом мужчине мне будет неприятна.
В кинозале царило тоскливое ожидание. Немногочисленные зрители сидели порознь между пустыми рядами, как пассажиры в ночном трамвае. Было слышно, за стеной переговаривались механики. В открытые настежь двери запасного выхода залетал воробьиный щебет, мерный шум сосен, оттуда же вползал серый предвечерний сумрак, неуютно мешаясь с тусклым светом ламп. Время от времени кто-то входил, скрипели, грохотали откидные сиденья, кто-то кашлял, где-то говорили, шуршали газетой.
— Могли преспокойно еще побыть в кафе, — сказал я,
— Ничего. И здесь неплохо.
— Если часы мои верны, осталось семь минут.
— Тебе уже надоело?
— По-моему, ждать — это так естественно. Человек всегда чего-то ждет.
— В таком случае я, наверное, не человек, — сказала она с немного комичным вздохом. — Когда ты со мной, мне бы хотелось, чтобы время остановилось. Так редко это бывает. И стоит подумать о том, что часы неумолимо отсчитывают секунды, мне становится не по себе, будто я слышу, как по капле капает кровь.
— По-моему, тебе есть чего ждать. И ты ждешь.
— Нет, мне хочется, чтобы время остановилось,
— Нам вместе с тобой есть чего ждать.
— Вместе — да.
Опять у нее затрепетали ресницы — пыталась сдержать слезы.
— А мне бы хотелось, чтобы время поскорее шло, — сказал я. — Хочется слышать твой смех. Посмотри, моя принцесса на горошине, там экран. Сейчас на нем появится птичка.
— И вовсе не птичка, а Сорди.
— И тебе волей-неволей придется смеяться.
— Хорошо, я буду смеяться. Мне и сейчас уже лучше.
Грянула музыка, из темноты, вращаясь в бесстрастном спокойствии, возник земной шар, перед глазами замелькали пестрые будни планеты: война в Индокитае, бои в Сирии, катание на водных лыжах во Флориде. И вслед за тем, как бы продолжая обзор событий за неделю, на экране появилась Италия, где мелкий чиновник, преследуемый всякими напастями, одержимый множеством безумных затей, мечтает стать наместником бога в моторизованном мире — полицейским регулировщиком уличного движения.
Сорди, как всегда, играл с блеском, истории, в которые он попадал, были просто комичны, глупо комичны, трагикомичны, трогательно комичны. Я, к сожалению, до Италии не добрался — так и остался сидеть в кинозале. При мне безотлучно находилась Майя. Действие разворачивалось как бы в двух планах. Словно я стоял у витрины, с которой мне улыбались пластмассовые манекены, а за плечами шумела многолюдная, многоликая улица, плыли облака, катили трамваи.
Майя тоже фильм смотрела краем глаза. Наши взгляды часто встречались. По-моему, и ей не удалось добраться до Италии. Она взяла мою руку в свою. Припомнились уничижительные слова Ремарка о тех недостойных, кто мешает искусство с любовью, но литературные аналогии ничего не меняли, рассудком я понимал, что со стороны это могло показаться смешным, однако ладонь Майи меня сейчас волновала гораздо больше, чем все итальянское киноискусство, вместе взятое. В меня заронили горячую искру. Я почти позабыл, что такой огонь еще существует.
— Должно быть, мы слишком близко сели от динамиков.
— Действует на нервы?
— Аппараты ужасно шумят. И динамики оглушают. Когда кончится фильм, мне придется сразу возвращаться. А мы почти ни о чем не поговорили.
Вышли на улицу. Теплый вечер кутался в сумерки, зажигались фонари, сверкали витрины.
— Куда поедем? — спросил я. — У моря вроде прохладно.
— Мне все равно.
— Может, хочешь просто прокатиться?
— Нет.
— Давай пройдемся до универмага, — предложил я, зная, как ей нравится делать покупки. — Хочу тебе что-нибудь подарить в память о сегодняшнем дне. Но ты сама должна выбрать.
Она сразу оживилась.
— Вот здорово! Я так давно не была в магазине. Так давно ничего не покупала!
Универмаг нас принял по-вечернему притихший. Кассиры подсчитывали выручку, продавщицы, сдвинув головы, о чем-то болтали, не обращая внимания на запоздалых покупателей. О жарких баталиях прошедшего дня напоминали вороха пустых коробок и будто бы взрывной волной разбросанные чеки и бумажки.
— Как по-твоему, не начать ли нам с трикотажа? — спросила Майя.
Ее пальцы, перебегая от одной кофточки к другой, мелькали, как у пианистки. Она разворачивала, разглядывала пуховые платки и шали, набрасывала их на плечи, куталась в них, теребила их, комкала в кулаке, разглаживала на ладони и встряхивала. Она забавлялась этим с таким же радостным увлечением, как щенок, играющий с собственным хвостом.
После трикотажа были ткани, потом готовое платье. Продавщицы бросали на нас недовольные взгляды, но Майе все было нипочем. Она вертела в руках каждую вещь, разворачивала, примеряла, затем клала или вешала обратно. Но особенно дала себе волю в отделе украшений — с брошками, заколками, браслетами, сережками, кулонами и бусами. Здесь Майя надолго застряла. Горный хрусталь, переливаясь, струился по ее ладоням, она смотрелась в зеркало, перебирала на свету гранатовые камешки, серебристое кружево из металла, позолоченные цветы. Нечто подобное происходило и в отделе парфюмерии с духами, кремами, лосьонами, одеколонами.
— Ты же еще ничего не выбрала, — напомнил я ей.
— Думаешь, это так просто, — сказала она. — Ладно, сегодня воздержимся. Купим в другой раз.
Все же я вернулся к украшениям и купил,ей брошку из желтовато-алого богемского стекла, которую она дольше всего не выпускала из рук.
И тут невесть откуда появился Пушкунг. Я и не заметил, как он подошел, оглянулся, а он стоит рядом с нами, какой-то весь всклокоченный и взъерошенный, в мятом плаще, со связкой аккуратно завернутых книг под мышкой. Увидел нас — сконфузился, растерялся.
— А я и не знал, что вы живете на взморье. — сказал я, поздоровавшись.
Пушкунг поглядел на Майю, поиграл бровями, дернул себя за воротник.
— Я не живу здесь. Приехал за покупками, магазин здесь хороший.
— В самом деле хороший, — сказала Майя.
— Да, — сказал Пушкунг, — широкий выбор чешских клипсов.
— Широкий выбор чего? — Мне почему-то показалось, что я ослышался.
— Клипсов, — сказала Майя, — это такие сережки.
— Да. — Пушкунг упорно отводил глаза. — В Риге таких с огнем не сыщешь.