Нагота
Шрифт:
Облюбованная Тенисом купальня особой красотой не отличалась. Стеной вздымавшийся подлесок в какой-то мере создавал иллюзию обособленности, хотя и на расстоянии неполной стометровки пролегало шоссе, а с берега открывался вид на бумажную фабрику и близлежащий поселок.
Тенис сразу же стал раздеваться; с наслаждением стянул с себя ярко-полосатую рубашку, сбросил вылинявшие дудки джинсов. Раздевшись до трусов, он показался еще крепче, крупнее, бугры мышц под загорелой, потной кожей так и заходили. Должно быть, я рядом с ним выглядел как черствая краюшка рядом со свежей и мягкой буханкой. Вот что значит молодость. Но тотчас пришлось самому себе сознаться, что и лет двадцать тому назад я бы не мог сравниться с Тенисом. Иные пропорции, иные габариты. Что его таким сделало — работа, армия, спорт? А может, просто порода. Из поколения в поколение пробивался унаследованный корень.
Краем глаза поглядывая на Тениса, я и сам разоблачался. До чего ж я был омерзительно бел! Только теперь мне пришло в голову, что этим летом совсем не удалось позагорать.
— Ну так что, — спросил Тенис, направляясь к воде и размахивая над головой руками, — сразу полезем или немного погодя?
— Лучше уж сразу.
— Вода чистая, даже можно напиться.
— Ее-то мы, кажется, и пьем.
— Не отсюда же, где купаются.
Меня по-прежнему раздражала манера Тениса разговаривать, тон был почти поучающий.
— А знаете, как в Тибете священный суп варят? — проворчал я. — Сначала лама залезет в котел и вымоется с мылом...
Вода показалась теплой. Мы уже порядком отплыли от берега, мне захотелось повернуть обратно, но Тенис все плыл да плыл. Особенно не выкладываясь, я тянулся следом за ним, временами переваливаясь на спину или на бок. Не выходить же одному на берег. Тем более что я не чувствовал усталости. Надоела осмотрительность, боязнь перегрузок: зачем из кожи лезть, хватит, довольно... Я задвигался быстрее, расстояние между нами сокращалось. И тут я заметил, что Тенис не просто отдаляется от берега, он нацелился на плотик, закрепленный напротив бумажной фабрики. Туда еще добрых сто метров. Потом оттуда плыть к берегу. Сильнее забилось сердце, прерывистей задышал, воды наглотался. Может, пока не поздно, повернуть обратно? Смотри, дофанфаронишься, пойдешь ко дну.
И все же поплыл дальше. Спокойствие, спокойствие, сам себя уговаривал, если и пойдешь ко дну, то по своей трусости. Было время, ты плавал в три раза дальше. Только без фокусов. Спокойствие.
На плотик выбрался ни жив ни мертв, запыхался, дрожу, но доволен. Тенис протянул мне руку, я сделал вид, что не заметил ее. Лежали на пригретых солнцем бревнах и звучно отдувались.
Когда Тенис приподнялся и сел, в его непросохших усах пряталась обычная ухмылка.
— Ну что, может, к берегу на плотике поплывем, а?
Полагаю, и моя ухмылка была ничуть не хуже.
— Благодарю. Я обойдусь. А вы — как знаете.
О бревна звучно плескалась вода. Силы ко мне возвращались, можно было плыть обратно. Но что-то меня удерживало. И Тениса тоже.
Это он заставил меня подскочить. Звучно шлепнул себя по лбу, лицо его изобразило смущение и совсем непривычную для него растерянность.
— Вот он, склероз! Совсем забыл вас поздравить с дочерью!
Почему-то мне вспомнился приснившийся ночью сон, удивительно реалистический, правдивый, на какой-то миг мне даже показалось, что Тенис оговорился, сказав «с дочерью».
— Спасибо. — Я расслышал, с какой сдержанностью прозвучал мой голос.
— Нет, в самом деле, говорят, у вас дочь родилась. — Тенис все еще конфузился. Должно быть, соображал, что бы можно было добавить. Да ничего не придумал.
— Как Вита поживает?
— Нормально.
— Не собирается распроститься с физикой?
— Распроститься? С какой стати?
— Да так, тяжелый факультет. Много формул.
— Не думаю. Вите нравится. И потом, у нее своя собственная формула. С дочерьми вам везет...
Мы посмотрели друг на друга. Поначалу серьезно, затем, будто сговорившись, серьезные мины сменили на улыбки.
— Будем надеяться, и с сыновьями повезет, — сказал я, — а также и с внуками.
Высоко над озером прошел самолет, волоча по небу белый шлейф. Тенис закручивал и раскручивал ногами водовороты.
— Ливия сказала, вы из больницы ее повезете к себе.
Тенис не ответил.
— Это решено окончательно?
— Чего тут особенно решать!
— Мне бы хотелось, чтобы в этом вопросе была полная ясность. В распоряжении Ливии остается старая квартира. Нам с Майей и ребенком будет где жить.
Тенис довольно равнодушно пожал плечами.
— Они там с Витой договаривались. Я в это дело не вмешивался.
— Ливию, конечно, можно понять. Но я полагаю, без особых причин не стоит...
— Одним человеком больше, одним меньше, разница не велика, — перебил меня Тенис, и зрачки его вспыхнули, как у кошки в темноте. — К тому же, как говорится, самая обычная бабушка в наше время — клад.
— Ну, если ваши интересы совпадают...
— По-моему, да.
— А если присутствие бабушки станет вам в тягость?
Тенис покривил губы, и я понял, что сказал лишнее.
— Этот вариант исключается, — сказал он.
— Тогда будем считать, что мы договорились.
Упруго оттолкнувшись, Тенис бултыхнулся в воду. Вынырнув, откинул со лба волосы, пофыркал, подплыл к плотику и сказал:
— Особенно церемониться с трудностями тоже не стоит. Легко, думаете, курице снести яйцо?
Я смотрел на него и думал: этот своего добьется.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Любое решающее событие — распутье для тех, кто в это событие оказался втянутым. Но еще задолго до исхода бессчетные случайности и сплетения обстоятельств подталкивают каждого участника именно в том направлении. Им-то кажется, они идут своей дорогой, заняты обычными своими делами, но, сами того не ведая, они приближаются к распутью, к развязке. Поступки всех участников обретают уже некое единство, исподволь проходят передвижки, готовятся перестановки, чтобы в нужный момент все оказались на своих местах, чтобы все действовали так, как подсказывает логика событий.
В тот день, когда Майя с дочерью должна была выписаться из родильного дома и когда я примчался туда с опозданием в двадцать минут и не застал ее, и после того, как я прочитал оставленное Майей письмо и оно дошло до сознания, после этого, стараясь докопаться до первопричин, найти объяснение всему происшедшему, я мысленно не раз возвращался (и продолжаю возвращаться) в прошлое, заново прокручивая месяцы, недели, дни — с самого начала до конца, затем наоборот, совсем как фильм в монтажной. И сегодня вижу много такого, чего прежде не замечал.