Накануне
Шрифт:
– А по политической линии мы всецело доверяем генералу Алексееву. Если он согласен на Михаила, - пусть будет.
– В таком случае, - осторожно проговорил, следя за выражением крымовского лица, Милюков, - ...и в отношении конституции вы согласны с... генералом Алексеевым: две палаты?
– Две, четыре, четырнадцать, - засмеялся Крымов.
– Сколько угодно. Это же не меняет дела, поскольку я понимаю.
Милюков наклонил голову покорно:
– Остается, стало быть, условиться лишь о самом "действе": как и когда.
Свечин встал и, неслышно ступая, подошел к двери. Приоткрыл, кивнул успокоительно. Нет. Никто не подслушивает.
Глава 12
Конспирация
В столовой стало очень тихо. Опять все глаза на Крымова. Он молчал, искренно удивленный: неужели господа политики собираются обсуждать даже и этот вопрос - в пленарном, так сказать, заседании?
Милюков улыбался, совсем по-кошачьи пуша усы. И весь он сейчас, после ужина, - сквозь три Крымовым выпитых стакана вина, - казался удивительно похожим не только на престарелого Иисуса, но и на старого, заслуженного, кастрированного кота.
Крымов молчал. Пусть не воображают, что господа офицеры так вот - по первому слову - "готовы служить". Надо бы, собственно, даже заставить штатское сословие открыто признаться, что само оно, без офицерского корпуса, ничего не может сделать. Во всяком случае, пусть сначала попляшут.
Пауза стала томительной. Милюков дал знак глазами Гучкову. Непривычно запинаясь, Гучков заговорил:
– Мы... видите ли, добрейший Александр Михайлович, потому ставим такой... щекотливый вопрос, что, по нашим сведениям, "ваши" офицеры, возглавляемая вами группа офицеров-патриотов - на фронте.
Крымов фыркнул насмешливо.
– А где же им еще быть? У тыловых учиться любви к родине и... смелости?
Гучков побагровел: ему почудился намек. Он сдержался однако. Личное должно уступать государственному.
– Вы правы, генерал. Но после зрелого обсуждения мы пришли к выводу, что такое событие, если оно произойдет в районе военных действий, может отразиться на операциях. За пределами фронта все пройдет неощутимо: генерал Алексеев, что бы ни случилось, не выпустит руля из рук.
Лицо Крымова оставалось неподвижным. Гучков продолжал вкрадчиво:
– С другой стороны, и в Царскосельском дворце, где в данное время находится император, тоже неудобно: царскосельский гарнизон укомплектован специальным особо благонадежным составом: царь может всецело рассчитывать на него.
Генерал молчал по-прежнему. Глаза присутствующих стали тоскливыми.
Милюков кашлянул.
– Смею заверить, генерал, в этой комнате все до одного заслуживают абсолютного доверия. Здесь можно и должно говорить совершенно открыто.
Крымов засмеялся и встал, шумно отодвинув кресло.
– Простите, мне сейчас оперетка вспомнилась - не то "Голубой мазурик", не то "Голубая мазурка" - там усатый такой пан-полячишка есть, так у него все не ладится - и "с едной, и с другий стороны". Так и у милейшего Александра Иваныча, насколько я понял. И не так выходит, и не эдак. Ну, что ж, мы уж как-нибудь сами.
Поднялись и остальные.
– Виноват!
– сумрачно сказал Гучков.
– Александр Михайлович, поймите же: нам совершенно необходимо знать для ориентировки. Должен напомнить, время не терпит. Со дня на день могут разразиться забастовки, и тогда никто и ни за что не поручится... Наконец, 14 февраля собирается Государственная дума, и...
– Я все это понимаю, - перебил ленивым голосом Крымов.
– Но при всем совершенном уважении и доверии, разрешите мне все же оставить при себе, так сказать, секрет изобретателя.
Он поклонился и двинулся развалистой походкой к двери. Но дорогу ему пересек порывистыми и неровными шагами тощий и сутулый человек с бритым лицом, стриженный под гребенку. Он протянул руку.
– Керенский.
Крымов принял руку в широкую свою ладонь и с любопытством оглянул знаменитого "красного адвоката", на всю Россию прогремевшего думскими своими речами против Николая и правительства. И он, оказывается, здесь? С остальными вкупе и влюбе? Да, Свечин же сказал, партии - официально врозь, а лидеры столковались... Неужто и его прочат в правительство?
Неказист. Узкие бесцветные глазки, жесткой щеткой торчат волосы, точно оспой изрыты шершавые щеки. Нос угреватый и одутлый. И рот противный: дряблые, вислые губы.
– Генерал, - сказал Керенский и брызнул слюной.
– По убеждениям своим я социал-революционер, непримиримый враг царизма. Вы - монархист. Но вы честнейший человек. Я уважаю вас. Вот моя рука. Как бы ни сложились события, вы можете рассчитывать на меня: для вас лично я всегда сделаю все. И сейчас я всецело понимаю вас. И не спрашиваю - как. Но срок нам необходимо знать. Мы не должны быть захвачены врасплох. Когда?
Крымов пожевал губами. Губы скривились мало поощрительной для Керенского усмешкой, но он все-таки сказал, щуря засмеявшиеся глаза:
– Ждите балаганов.
Глава 13
Патриотический балаган
Команда сто восемьдесят первого прибыла на святочное балаганное гулянье в Народный "имени его величества" дом только в предпоследний день рождественских праздников: полк у окружного начальства на штрафном счету два уже было в казармах "политически неблагонадежных" случая, что и отмечено сокращением и задержкою отпусков на рождественские праздники.
Святки, впрочем, в нынешнем году были вообще невеселые. В прежние, довоенные, годы гулянье шло на Марсовом поле, сходились большие тысячи народу, балаганы считались десятками. Малафеев и Лейферт воздвигали целые деревянные театры огромной вместимости. Но по военному, смутному времени совет министров признал небезопасным допускать такое скопление простого народа на открытом и притом бесплатном пространстве: балаганы были разрешены лишь в парке Народного дома, на Петербургской стороне; вход платный, по билетам, что уже одно само по себе, при всеобщем оскудении обеспечивало отбор "гуляющих": не у каждого найдется хотя бы пятак на входной билет.